- Не знаю. Не до этого, сейчас, - с каким-то отстранённым ужасом я сообразил, что вся моя жизнь, двумя днями ранее, превратилась в серый туман, разметаемый ветром, - вот когда всё устаканится, тогда спокойно сядем и подумаем. Хорошо?
- Это - спальня, - вместо ответа, констатировала Оля, - какая огромная кровать! Да мы тут все поместимся.
- Намечается групповуха? - поинтересовался я и девушка негромко рассмеялась.
Ложе действительно оказалось здоровенной штуковиной, спрятавшейся под балдахином из тяжёлой тусклой ткани. Похоже траходром прильнул к той стене, где находился камин. Весьма предусмотрительно для дома, где отсутствует иное отопление. Хорошо, хоть весна. Ну, или лето.
Кровать оказалась застелена бархатным зелёным покрывалом и я, отбросив тонкую ткань, бережно усадил Олю, глубоко утонувшую в мягкой перине. Девушка несколько секунд смотрела на меня своими огненными глазами, а потом упала на спину, разбросав руки в стороны.
- Хочется странного, - она зажмурилась, - не пойму. Как будто чего-то не хватает и на этом месте - пустота, которую нужно срочно заполнить. И плакать хочется...
- Ещё чего не хватало! - я лёг рядом и поцеловал гладкую кожу щеки. Кожа издавала нежный цветочный аромат. Свежо и приятно, - не переживай: скоро всё наладится. Эта проклятущая штуковина на руке заработает, и мы вернёмся домой.
Ольга повернула ко мне лицо, и я увидел серебристый след, оставленный одинокой слезинкой. Странно всё это выглядело в выцветающем фото окружающего мира. И совсем удивительная вещь: кожа девушки источала слабое сияние, словно она была фильтром, удерживающим часть света, притаившегося внутри.
- Ты в это веришь? Ну, в то, что мы действительно сможем вернуться домой?
- Конечно! - быстро ответил я, стараясь не вдумываться, верю ли в это, на самом деле.
Оля покачала головой и печально улыбнулась. Свет в её глазах потускнел и умер.
- А мне кажется, мы навсегда останемся здесь. Наверное, должно быть страшно - чужой мир, чужие люди и мы сами превращаемся в кого-то другого, - Ольга перевернулась и ткнулась лицом в мою грудь, - но самое ужасное, что мне ни капельки не страшно. Словно всё так и должно быть. Только холод, пустота и ожидание чего-то непонятного. Наверное, так чувствует себя гусеница, в коконе, перед превращением в бабочку.
Я погладил её по голове.
- Ты будешь самой красивой бабочкой на свете. Так тебя и вижу: длинные, ослепительно белые волосы, гладкая бледная кожа и огромные глаза на прекрасном лице.
Чёрт, да мне и представлять не требовалось, просто смотреть.