— Отпусти меня, — тихо выговорила Наташа.
— Въ умѣ ли ты? Что-жъ у меня спина то купленная, что ли? Тебя жаль, а своя рубашка ближе къ тѣлу. Пошла на такую дорогу, такъ ужъ неча разговаривать.
Они молча двигались по дорогѣ и только изрѣдка парень вздыхалъ и покачивалъ головой. Онъ привелъ Наташу въ домъ и ее окружили лакеи, казачки, горничныя. Наташа опустила голову на грудь и упорно молчала. Ее одни кляли и бранили, другія жалѣли, но она не слыхала, кажется, ни тѣхъ, ни другихъ.
— Гдѣ баринъ-то? — спросилъ приведшій Наташу парень.
— Съ барыней. Насилу въ чувство привели барыню-то; теперича лежитъ и плачетъ, а въ залѣ на полу покойники...
— Покойники?
— Да. Дворецкаго убили разбойники, Глафиру барынину, Ивана буфетчика...
— Господи!.. Ступайте, доложите барину, что Наташу, молъ, привели.
— Гдѣ-жъ ему докладывать теперича? Онъ тоже раненъ, въ крови весь.
— Такъ что же мнѣ съ ней дѣлать?
— Въ огонь ее, въ пожарище! — крикнула одна изъ дворовыхъ женщинъ, сестра убитаго дворецкаго. — Она это, проклятая, разбойниковъ привела къ намъ!
— Извѣстно, она и прямая ей дорога въ огонь, въ полымя! — раздались еще голоса.
— Въ клочья ее, проклятую, своимъ судомъ!
— Смирно! — остановилъ старый лакей. — Нешто мы можемъ безъ суда орудовать? Можетъ, она укажетъ, гдѣ вся шайка пребываетъ.
— Такъ что же съ ней дѣлать?
— Запереть пока начальство не прибыло.
Лакей осмотрѣлъ, хорошо ли завязаны руки у Наташи, приказалъ связать ей ноги, и собственноручно заперъ въ буфетной комнатѣ, приставивъ караулъ.
Катерина Андреевна перенесла сильнѣйшую горячку и пролежала въ постели очень долго. Болѣе недѣли она была въ безпамятствѣ и бредила, и металась, видя разбойниковъ, Наташу, представляя себя въ ея рукахъ всячески терзаемую. Лучшіе доктора тогдашней Москвы лѣчили ее и боролись съ тяжелымъ недугомъ, опасаясь за умственныя способности сильно потрясенной больной. Легко раненый Павелъ Борисовичъ не отходилъ отъ постели Катерина Андреевны и спалъ кое-какъ, прикурнувшись на диванѣ, не болѣе трехъ четырехъ часовъ въ сутки. Наука съ одной стороны и здоровая молодая натура съ другой сдѣлали свое дѣло, и Катерина Андреевна выздоровѣла. Первымъ ея вопросомъ былъ вопросъ о Надѣ.
— Что эта дѣвушка, эта „купеческая невѣста“ у насъ? — спросила она.
— У насъ, мой ангелъ, — отвѣтилъ Павелъ Борисовичъ.
— Отпусти ее къ жениху...
— Да? — слегка удивился Павелъ Борисовичъ.
Онъ думалъ, что у Катерины Андреевны, какъ и у него, явится особенно сильная ненависть къ „хамамъ“ послѣ всего случившагося. Что до него, то онъ видѣть не могъ теперь своей дворни, сдѣлался съ нею строгимъ до жестокости и какъ бы мстилъ имъ за болѣзнь, за страданіе Катерины Андреевны. Онъ жестоко наказалъ всѣхъ тѣхъ, которые оказались освобожденными отъ суда, какъ не принимавшіе участія въ разбоѣ; помилованы имъ были лишь тѣ, которые прямо заявили себя преданными барину, а надъ могилою погибшаго геройской смертью дворецкаго онъ поставилъ богатый памятникъ съ подобающей надписью и всю семью дворецкаго отпустилъ на волю, щедро наградивъ. Особенно сурово и круто обошелся онъ съ бывшими фаворитками, какъ бы мстя имъ за вину Наташи. Они были поголовно обвинены въ пособничествѣ, въ бездѣйствіи, въ соучастіи — не судомъ уголовной палаты, а Павломъ Борисовичемъ и понесли наказаніе въ вотчинѣ, вынесли по сту и болѣе ударовъ, а затѣмъ разосланы по дальнимъ имѣніямъ. Весь штатъ прислуги, за очень немногими исключеніями, Павелъ Борисовичъ перемѣнилъ и болѣе чѣмъ на половину взялъ нанятыхъ. Онъ прямо возненавидѣлъ свою дворню, не понимая того, что она была обижена вопіющей несправедливостью, деспотизмомъ „бѣглой барыни“ и ея наперстницы Глафиры. Питая теперь такія чувства ко всѣмъ дворовымъ и крѣпостнымъ, отрицая въ нихъ всѣ человѣческія чувства, онъ былъ удивленъ желаніемъ Катерины Андреевны отпустить Надю.