— Жилъ хорошо, — отвѣтилъ барину Сашка, и улыбка играла на его румяномъ полномъ лицѣ. — Рази въ Москвѣ пропадешь, сударь? Въ Москвѣ только дуракъ пропадетъ.
— Да чѣмъ же ты жилъ? — спросилъ Черемисовъ.
— Около пріятелей кормился. Дворни вокругъ сколько угодно, только гуляй съ ней. Вотъ четыре рубля мнѣ подарили, жилетку шелковую, а сытъ и пьянъ кажинный день былъ. Сичасъ у генерала Пронина экономка Лукерья Даниловна, какая ласковая баба — страхъ! Какъ утро, такъ и несетъ мнѣ фриштикъ[14].
Сашка засмѣялся, оскаливъ бѣлые крѣпкіе зубы.
— Каклеты ѣлъ, четыре раза щиколадъ пилъ! — хвастливо заявилъ онъ.
— Ахъ ты, рожа, рожа! — смѣясь проговорилъ Черемисовъ. — И изъ моихъ вещей ничего не продалъ?
— Нешто я смѣю барское добро трогать? Я его берегъ, не отходилъ отъ него, и какъ пришли сюда бродяги коровайцевскіе васъ искать да связали насъ, такъ я всего больше опасался за имѣніе ваше. Одначе ничего не тронули, ушли. Храни Богъ, на васъ бы не наткнулись теперича. Очинно они за барина своего озлоблены.
Черемисовъ, извѣщенный о покушеніи на его жизнь людьми Коровайцева, нисколько не встревожился этимъ и не думалъ бояться. Другія у него были теперь заботы — достать денегъ. Изъ раззореннаго, давнымъ давно заложеннаго и перезаложеннаго имѣнія ждать было нечего; нечего было и заложить, за исключеніемъ развѣ носильнаго платья и пары ковровъ, а у всѣхъ московскихъ заимодавцевъ было занято и подъ векселя, и подъ заемныя письма, и подъ сохранныя росписки. У пріятелей, у людей своего круга, Черемисовъ никогда не занималъ.
Собравъ все то, что можно было продать, Черемисовъ позвалъ жида фактора[15] и сбылъ чрезъ его посредство все это, выручивъ съ большимъ трудомъ сто рублей ассигнаціями. Черезъ этого же жида онъ отыскалъ портнаго и сшилъ себѣ въ кредитъ статское платье, навѣки и чуть не со слезами сбросилъ венгерку, ментикъ и шашку. Обновивъ штатское платье и вспрыснувъ его поражающимъ количествомъ рома и шампанскаго въ кругу пріятелей, Черемисовъ озаботился насчетъ денегъ. Онѣ были очень нужны эксъ-гусару. Необходимо было съѣздить въ Петербургъ и похлопотать о дѣлѣ, необходимо было внести проценты въ Опекунскій совѣтъ за заложенное имѣніе и спасти хотя часть его, чтобы имѣть уголокъ подъ старость.
Отыскавъ денегъ, Черемисовъ не пропалъ бы: за лихаго гусара, да еще съ имѣніемъ, въ Москвѣ выдали бы и богатую, и хорошенькую невѣсту, а ему стала надоѣдать холостая безпутная жизнь и поманило его къ тихой пристани, къ ласкѣ вѣрной супруги, къ чистымъ объятіямъ жены. Крѣпко задумался Черемисовъ и вспомнилъ о купцѣ Латухинѣ, которому онъ случайно оказалъ услугу. Тогда же онъ, шутя, намекнулъ купцу, что займетъ у него при случаѣ денегъ, и купецъ изъявилъ полнѣйшую готовность дать сколько угодно. Теперь въ самую пору обратить эту шутку въ дѣло. Купецъ дастъ подъ заемное письмо. Онъ богатъ, тысяча, двѣ ассигнаціями — не ахти какая сумма, тѣмъ болѣе, что Черемисовъ покажетъ ему документы на имѣнье, и купецъ будетъ видѣть, что у гусара еще есть кое что. Весело засвиталъ Черемисовъ, закурилъ трубку и позвалъ Сашку.