– Внимательней смотрите, Владимир Николаевич, – предупредил Логвинов.
«Что за чертовщина! Ну, венки, ну, надписи на лентах...» Я детально осмотрел пространство за оградой и в непосредственной близости от нее.
– Сочиняешь ты что-то... – начал было я, но в это время в глаза бросились полевые ромашки – небольшой, с десяток цветов букетик. «Да это же точная копия того самого, с веранды! И девушка, встречавшая Юрия после работы, тоже приходила с ромашками!»
Я не силен в геометрии, и совсем недавно, когда дочь зубрила очередную теорему, мне стоило большого труда втолковать, что через две точки можно провести только одну прямую. В ту среду, двадцать шестого сентября, я бы обязательно привел наглядный пример с цветами. Не знаю, помогло бы это ей понять логику древних греков, но я лично проникся к ним еще большим уважением.
– Интересно, – сдержанно заметил я. – Ты видел, кто их принес?
– Для чего же я здесь стоял? – сказал Логвинов. – Девушка, на вид лет девятнадцати-двадцати...
– Блондинка?
– А вы откуда знаете? Она подошла минут через пять после того, как вы с Черпаковым ушли. Я сразу обратил на нее внимание: держалась как-то особняком, хотя кое-кто из студентов с ней поздоровался. В руках цветы. Когда стали расходиться, Сотниченко увел ее с собой.
Девушка заинтересовала меня, но раньше, чем через пару часов, вестей от Сотниченко ждать не приходилось.
– Когда тебе на вокзал? – спросил я.
– К половине восьмого.
– Тогда пойдем со мной. Надо покопаться в записной книжке Вышемирского. В ней должен быть записан один рижский номерок.
Мы направились к выходу, и по дороге Логвинов рассказал о том, что удалось узнать в школе, где в свое время учился Юрий.
Глава 5
Среда, 26 сентября (продолжение)
1
День назад Юрий выбежал из своего дома и больше туда не возвращался. Он ушел из дома, в котором остался труп отца, из дома, в котором была совершена кража. Чего он боялся? Ответственности? Допустим. Но ответственности за что? За кражу? Маловероятно. Отчего же он убегал? Куда и зачем? Второй день мы бились над этими вопросами. Что-то сказал Черпаков, что-то Корякин, что-то Песков, но в общей сложности это мало что дало.
Оставалась тонкая белая папка с рассказами Вышемирского. Я был близок к тому, чтобы согласиться с мнением Андрея Васильева. В отличие от меня он встречался с Юрием, говорил с ним, а известно, как часто слово, тон, которым оно сказано, выражение глаз при живом общении с человеком дают во сто крат больше, чем тщательное изучение его биографии или встречи с десятком свидетелей. Не вызывало сомнений, что в своих рассказах Вышемирский описывал события, происшедшие в его жизни, людей, лично ему знакомых. Существовало, правда, маленькое «но». Оставалось неизвестным, какую роль при этом играло авторское воображение. Реальность и вымысел в его рассказах переплетались настолько тесно, что отличить одно от другого было трудно, если вообще возможно.