Проследив за тем, как я вытираю обувь, Мендозов деликатно кашлянул:
– Не обижайтесь, но туфли придется снять. Живу один – убирать некому.
Я люблю практичных и откровенных людей и часто говорю им об этом. Хотел сказать и Мендозову, но в последний момент передумал и вошел в дом.
Внутри все сияло: и натертый воском паркетный пол, и стерильно чистая мебель, и свежие прозрачные занавеси на окнах. Будь моя воля, я бы водил сюда нерадивых жен. На экскурсии.
– Прошу садиться, – предложил Мендозов, отведя меня на кухню и пододвинув гигиенически белый табурет. – Кипяток у меня в термосе, а чай растворимый. Секунда – и готов.
С видом фокусника он вытащил из настенного шкафа блюдо с аппетитными пирожками, отложил в тарелку две штуки, а блюдо спрятал обратно.
Экономных мужчин я тоже уважаю.
– Угощайтесь, домашние. Сам готовил. – Он сунул в кипяток два импортных пакетика и, понюхав пар, поднимающийся над стаканами, поцокал языком. – Шикарный напиток!
– Вы хорошо знали Вышемирского? – спросил я, втайне желая по возможности сократить встречу с идеальным холостяком и гурманом Мендозовым.
– Какой там хорошо! Пару раз в год видел, и то из машины, когда мимо автобусной остановки проезжал. Говорят, умер он на днях: то ли под трамвай попал, то ли хулиганы ножом пырнули.
– Откуда такие сведения?
– Люди говорят.
– Вы с Юрием живете по соседству, почти ровесники, – сказал я, хотя второе утверждение звучало неправдоподобно: Мендозов выглядел на все сорок. – Неужели не дружили?
– Как вам сказать? – Он откусил сразу полпирожка, подобрал со стола выпавшую изо рта крошку. – Был такой период.
– Что же у вас нашлось общего?
– Музыка. Я музыкой увлекался. Записи были хорошие. Ну, иногда разрешал ему переписывать.
– А как насчет общих знакомых?
– Знакомых? – Он закатил свои круглые влажные глаза к потолку и стал добросовестно вспоминать, повторяя вслух: – Знакомые, какие же знакомые?..
– Рита, – помог ему я.
Михаил Рубенович поставил стакан на блюдце и хлопнул себя по колену.
– Точно! Юрка ухаживал за ней. – Мендозов посмотрел на меня хитрыми глазами. – Вам это для протокола нужно?
– Для дела, – ответил я, чувствуя, что дипломатия, может быть, единственное слабое место этого достойного во всех отношениях человека.
– Мне тогда двадцать два стукнуло. После смерти отца остался один. В пустом доме, с машиной на кирпичах. Ну, первым делом, конечно, машину на колеса поставил, потом мебелью обзавелся, стереомагнитофон купил, дом потихоньку подремонтировал. По молодости я шустрым был! – Он сообщнически подмигнул. – Ну, и красивый, конечно!