Не тронул я ни лепешки, ни молока:
— Благодарствую, сыт.
Вскинулся он угрюмо:
— Брезгаешь? Ишь, чистоплюй нашелся, опорки на босу ногу.
Когда я уходил, мужик бросил мне вслед оброть, звякнувшую железными удилами:
— На, самолучшую отдаю.
Я ее не поднял. Даже не обернулся назад. Жену свою взнуздывай… Хозяин!
Потом уж одумался. Я-то разве не такой же, как этот мужик? Поесть он принес, оброть давал. Зря я худо с ним обошелся. Наконец, с чего он догадался оброть принести? А… ведь меня баба в телеге обогнала, я еще выспрашивал у ней про свою Карюху: на лбу проточина, на передней ноге подкова хлябает.
* * *
Туман прозрачней, чем пар от дыхания. Снизу водой, сверху луной туман подсвечен. Из кустов сверчок скрипит, как сук каленый пилит. Река, берега ее, небо до донышка самого, до звезды падучей — все в покое, оттого сверчок лишний, и утки крыльями зря просвистели, гармонь попусту в селе взыгрывает.
Каково-то дома у нас? Надо хлеб жать, и большак в бегах, и лошади нет. Ладно ли, что я хозяйство на поруху бросил?
В полуверсте на левом берегу селение. Амбары, пристань. По избам огни. Огни на пароходах: пять пароходов у берега.
Уходился за день, месту бы я рад, да где оно — мне-то, поротому?
Кутаюсь в пиджак, колена прижал к подбородку. Соя неймет, веки сомкну — видится родная изба, поле мое и Карюха.
Из тумана рыхлого, низинного в полночь выплыли суда. Крались буксиры-колесники: шлеп-шлеп колесами — и замрут, течением их несет. Один выплыл — на капитанском мостике пулемет, как собачонка на задних лапках, пушки спереди и сзади, а на веревке, растянутой от кормы к узкой длинной трубе, вывешено бельишко — сохнет. Отслаивался волокнами, стлался по воде туман, выпуская из себя пароходы.
Три буксира сближались с пристанью. Передний загудел, да как грянут с него громы-молнии!
«О-ох!» — охнули берега, река и небо. Со стоном, протяжно и щемливо: «О-о-ох…»
Прокатился грохот, тяжестью своей придавил тишь плесов, и не вернуть ее больше в крутые берега.
Огненные сполохи над колесниками — залпы пушек, отрывистый треск винтовок. Кусты дыма, огня на левом берегу: взрывы, взрывы… Просверкнет бегуче, и по избам отзовутся окна, моргнут и зажмурятся до очередного залпа. На белой колокольне смигивает в вышине крест, сама колокольня, вздрогнув, выступит из потемок и снова в темь ночную прячется.
Гул, рев, грохот. Заотвечали буксирам оба берега. Борта пароходов вдоль пристани то и дело опоясывает белый чад, едкие, слепящие выблески орудий.
Тяжелые снаряды буравят воздух, шелестят, подвывая, и зарываются в волны. От всплесков пуль, осколков кипит плес. Столбы воды захлестывают палубы буксиров. На воде, на месте взрыва, вместе с пеной появляется дымок и клокочут пузыри. Суматошно мечутся в небе зарницы. На чистых, выметенных ветром разводьях рябят красные, желтые блики.