У парня зубы ляскают. Губами шлепает и чуток вроде подвывает. Раньше своей смерти он умер, вот что такое. Со страху чего не бывает.
Я лег.
— Закурить хошь?
— А есть? — обрадовался парень.
С табаком худо. С едой не лучше: вчера за весь день горячего не перепало, сухари выдали гнилые.
В перебежку я пустился с целенькой винтовкой. Расщепленный пулей приклад достался рябому парню из Кириков-Улит, что под Вологдой. Поменялись: я радехонек, и он доволен — может, удастся отсидеться под кустом? Не из храбрых рябой.
Скапливались наши цепи перед атакой. Еще бросок, еще, и мы достигли лощины.
Ошалевшая птаха перепархивала по ольхе, трясла хвостиком. «Убирайся, пулей зацепит!» — Только так подумал, птаха и свалилась с ветки между мной и Ширяевым.
Ширяев схватил ее в траве. Потрогал заскорузлым пальцем.
— Дала дуба, а крови нет.
Пушистый комочек на его ладони приоткрыл черный глазок. Ширяев хохотнул, ощерив кривые, прокуренные зубы:
— Федь, она живая!
Поворотившись; птичка втянула головку, устроившись на ладони, будто в гнезде.
— Соображает, — ухмыльнулся Ширяев. — То и я скажу: у каждого животного есть сметка. На фронте я начинал ездовым. На передовую едешь, не идут коняги. Молотишь кнутом — они знай ушами стригут и хвост промеж ног держат. Есть понятие: на передовой осколок и пулю схлопотать недолго. Есть понятие, но сознание… — Ширяев тряхнул головой. — Сознанья нет. Одному человеку дадено. Вот скажи: мы за что воюем?
Ширяев, сморгнув коричневыми веками, себе и ответил:
— За светлое зданье… во!
— Чего?
— Тетеха! Победим, так дворцов не будет и хижин, одни светлые зданья. Житуха! Социализм!
— Ты партийный, Ширяев?
— Вполне. Без билета, правда, однако вполне.
Вспухали над лугом нежные пушистые облачка: батарея белых перешла на шрапнель. Свинцовые горошины с визгом кромсали кусты и, разбрызгивая грязь, впивались в мокрую дернину.
Бойцы, задние в цепи, поодиночке и группами стали пятиться назад.
Бегут, назад бегут!
Ширяев помрачнел:
— Ума нет — ноги не выручат.
Птаху он неторопливо спрятал в широченном кармане шинели, для верности сунул туда же носовой платок.
— Меня держись, — сказал он и вскочил, распяливая рот в крике: — Отомстим за раны товарища Ленина… Ур-ра!
Пример в бою много значит: встали, кинулись в атаку наши цепи. С лугового откоса открылась деревня: гумна, клади снопов и льна, избы вдоль дороги. Так себе деревенька, без церкви даже.
Рваные зигзаги окопов опоясывали поле.
— Ур-ра, — валом валит в топоте, в свисте, гремит и ухает: — …а-а-а!
Показались из окопов зеленые шинели.
— Рукопашная… Люблю! — Ширяев подергивал плечами. Набекрень фуражка с суконным околышем, сохранившим след от кокарды, косолапят кривые в разношенных сапогах ноги.