— Никак, их благородье?
— Шабаш господину поручику! Шальную пулю схлопотал, не иначе, — строили солдаты догадки.
А пилы все звенели, звенели до утра…
* * *
Вымоины, спуски и подъемы, колдобины, рытвины, мосты через ручьи на тракте ямщикам памятны наперечет: мерен-вымерен волок лесной! Кони бывалые, нечего зря вожжами дергать — знают, где рысцой наддать, где ступать с оглядкой. Тот же возьми Флегонтов переезд: сырь, болотина, среди лета не просыхает. Канавами окапывали, гать бревнами мостили — все без толку. Канавы глиной заплывают, бревна засасывает в бездонную прорву. Обоз из пяти подвод тащился с угора на угор. Сопровождали подводы каманы верхом и пешая команда.
— Погоняй, — усердствовал старший команды, унтер в зеленой английской шинели. — Не жалей кнутов!
Мотало телеги, швыряло в вымоинах. От спин коней валил пар.
Перед Флегонтовым переездом подводы сгрудились. Прямо не проехать: лужа без малого на полверсты. Вправо не суйся; ветром уронило матерую осину, перегорожен объезд.
Унтер надрывался:
— Погоняй! Чего встали?
Обоз тронулся в объезд лужи.
Хвоя, мох. Сплошной заслон серых стволов.
Верховые, оживившись, жестикулировали. О, лес… Знаменитый русский лес! Как это пословица? Глянь вверх — голова падает? Цокали языками. Похлопывали ладонями по серым стволам. Какое богатство… Фантастично! Колоссально!
Один из всадников, осклабясь, обнял елку, привстав с седла на стременах.
— Рус-Марусь! Любовь!
Его товарищи подхватили шутку:
— Ха-ха… Палагей!
— Устиша!
Что произошло дальше, походило на дикий нелепый кошмар: деревья вдоль дороги качнулись. Вздрогнув вершинами, качнулись и западали медленно и неотвратимо. Грянула елка впереди обоза. Треснула, срываясь с подпиленного подножия, другая, отрезая путь обозу назад.
Загремели выстрелы: слал пули, охотничью картечь, казалось, сам лес — каждой елью, каждым кустом можжевельника.
Верховых из седел как ветром сдуло. Подводчики разбежались. Суматошно палили солдаты охраны.
Деревья валились, вдребезги разнося телеги, ломая коням хребты.
— Гранатами… По команде-е!
Видимо, одна из гранат угодила на ящик с капсулями-детонаторами: закладывая уши горячей ватой, рванул оглушительный взрыв.
* * *
— Жилось горько, умираю не слаще… В груди Овдокши хрипело и булькало.
— Работал, детей растил — сам Квашня и дети Квашненки. Себя уважать не научился Квашня, людям посмешище.
— Помолчи, — успокаивал его Тимоха. — Нельзя тебе говорить.
— Ч-чо? — у Овдокши бескровно белело лицо. — Намолчусь, когда зароют. Тебя-то не зацепило, лесная душа?
— Маленько. В ногу.
— На смертный час забирает… — в уголках рта Овдокши проступила розовая пена. — Очи темные, худо вижу. Позови Григорья.