– Ты им так и напиши, политик, – говорил мне Архипыч, – ничего я у них не похищал. Что у них было, то и осталось.
– Напишу, – отвечал я, – только толку что. Все равно читать не будут.
– А ты напиши, – настаивал Архипыч, – начальству оно видней.
– Как же, – усмехнулся я, – начальству твоему видней, где пожирней кусок урвать, а не то, как ты здесь маешься.
– А ты бы все же написал, – уговаривал Архипыч. И я писал во все инстанции, вплоть до Генерального прокурора, писал, что трактор есть трактор, и что за его починку сажать человека на пять лет не следует, а Архипыч сидел и доносил начальству, кто работает, а кто не работает. И на меня доносил, когда я отлеживался в штабелях, шалея от головной боли. Самое странное, что не был он даже «активистом», не носил красной повязки, а доносил просто из чувства справедливости. И вдруг, как я уже говорил, Архипыч вышел на сцену.
– Так кто же купался, а? – еще раз спросил капитан, покуривая «Беломор» и глядя в упор на меня.
– А никто не купался, – неожиданно бухнул Архипыч и даже как-то вывернулся вперед, как будто его ветром понесло.
– То есть как, никто? – изумился капитан. От Архипыча он такого заявления никак не ожидал.
– Да так, гражданин начальник, – зачастил Архипыч, – это мы с мужичками тут портянки стирали.
– Какие портянки! – взревел капитан. – Что ты мне голову морочишь, какие портянки, когда конвой стрелял.
– Обыкновенные, – трясясь всем телом, но как-то яснея голосом, докладывал Архипыч, – обмотки наши, тряпки, которые под сапогами, их и стирали, а конвой стрелять начал. Потому они азиаты косоглазые, чучмеки, им померещилось.
– Померещилось, – растянул капитан слово, как тянут шаг на параде, – а отчего у политика и других вон головы мокрые?
– А это они водой намочили, – услужливо пояснил Архипыч, – а то солнышко-то пекёть.
Солнце и вправду пекло. Капитан глянул на небо, сплюнул, проговорил обычное «всех сгною», повернулся и пошел к вахте.
После съема, вопреки обыкновению, в рефрижератор набивались, оживленно шутя и толкая друг друга.
– Ну что, политик, – орали блатные, – как тебе наш «Кот д’Азюр»?
– Ничего, – говорю, – купаться можно – только щепок наглотался.
– Щепки – не пули, – весело отвечали мне, – быстро переваришь. Что щепки, что каша наша, которой каждый день кормят, – один прок, ну покряхтишь немного в клозете.
* * *
Конвой угрюмо молчал. Места распределялись на основании негласных лагерных привилегий. На передних сиденьях и по бокам располагались блатные и большесрочники (я тоже имел право на выбор места, как лагерная знаменитость, но этим правом никогда не пользовался).