Отвеща убо он: аще грешен есть, не вем: едино вем, яко слеп сый [666]ныне (теперь) вижу (9, 25)
Двоякую, как кажется, благодать получил от Христа прежний слепец: вместе с телесными глазами у него просветился и ум — в плотских глазах он имеет блеск нашего (видимого) солнца, а духовный как бы луч, разумею просвещение чрез Духа, восприемлет вовнутрь и получает в сердце. Вот послушай, как по весьма великой любви ко Христу он противится мерзостям начальников и искусно отражает их, как бы опьяневших и растерявшихся. Составив речь свою с подобающим благоговением и воздав должное находившимся в положении начальников, благопочтительно говорит: Грешник ли Он, не знаю. Не утверждаем, что в этих словах он заявляет себя не знающим того, что не был грешником Христос, но думаем, что он говорил им нечто подобное сему: принуждаемый против воли утверждать то, что не должно, не стану клеветать на моего Благодетеля, не соглашусь с желающими бесчестить Того, Кому подобает всякая честь, не назову грешником Такого Чудотворца, не наложу худого приговора Могущему совершать дела Божьи, видимое на мне чудо не дозволяет мне соглашаться с вашими словами; слеп я был и вижу: поверил я Его делам не по словам другого кого, не увлекаюсь просто чужими рассказами, не делам (совершенным) над другими приходится мне изумляться; сам я, говорит, служу доказательством силы Его, стою зрячим некогда слепой, как образ некий, являющий красоту Его человеколюбия и отражающий величие Божественной власти (всемогущества). Подобный этому смысл, полагаю, надлежит усвоять словам прозревшего. Ведь сказать: Грешник ли Он, не знаю, и тотчас же присоединить: одно знаю, что слеп я был и теперь вижу, заключает в себе мысль не простого только, но и очень премудрого созерцания.
Реша же ему паки: како отверзе твои очи? (9, 26)
Любопытствуют снова и исследуют образ совершения Божественного чуда, делая это не из доброго намерения и желания узнать истину, но, хотя и почитали делом постыднейшим всякого порока и превышающим всякое зло — прославление Христа кем-либо из существующих (людей), опять доискиваются всего этого, надеясь, что человек тот (слепец), быть может, уже не повторит то же самое, но в чем-нибудь ошибется при рассказе о событии и скажет что-либо, стоящее в противоречии с прежними словами, дабы, ухватившись за это разногласие, объявить его человеком заблуждающимся и лжецом. Чрезмерно надмеваясь своим разумом, они воображали, что сила чуда содержится в одних только словах человека, а не наоборот — заключается в деле. Думаю, они находились в таком же состоянии, как и сильно одержимые несправедливою ненавистью к кому-либо, когда расспрашивают о чем-либо, им сделанном, а потом, чтобы это не показалось соделанным справедливо, не раз, а часто желают выслушать об этом от рассказывающих, как бы изощряя свой притупленный гнев на него для острейшего возбуждения. Ведь совесть всегда устыжает и обличает нас и непрестанно обвиняет за неправду, хотя бы эта неправда и казалась приятною вследствие пристрастия. Итак, побуждают его и даже невольно заставляют возвращаться исцеленного к одному и тому же и в тех же словах, как бы внушая друг другу и приказывая усиленно наблюдать за тем, не сделано ли что не по закону в чуде (совершенном) в субботу. Да, совесть душит свирепствующий и звероподобный их рассудок, налагая на них, даже вопреки воле, как бы узду.