— Чрезвычайно рад видеть вас у себя, дорогой гость! — вскричал Эдмон, встречая Далиара в роскошной передней. — Рад возможности познакомить вас с моей женой…
В столь же роскошной гостиной, куда Эдмон провел «дорогого гостя», через несколько минут появилась Гайде, соответствующим образом расфранченная блестящая великосветская дама, в которой никто не заподозрил бы недавнюю сиротку-гречанку.
Далиар, человек тоже великосветский, рассыпался в комплиментах и любезностях.
— Какое счастье видеть в этой хмурой северной стране истинный, неподдельный цветок нашей родины — прекрасной Франции! — задекламировал он с привычной готовностью.
— Каким же цветком хотели бы вы меня считать, любезный барон? — улыбаясь, спросила Гайде.
— Тюльпаном, — поспешил ответить барон, и сразу же поправил себя. — Нет, розой, конечно, провансальской розой, мадам! Такой, какую прикреплял к своему шлему когда-то непревзойденный герой наших французских сказаний — Роланд!
Начался обычный довольно шаблонный светский разговор, но Эдмон вскоре умело перевел его в нужное ему русло.
— Сенсацией российской столицы за это время, говорят, была гибель великого поэта Пушкина? — как-бы мимоходом он задал вопрос.
Далиару оставалось лишь подтвердить:
— Да, это так, граф.
— Ну и каковы же были обстоятельства? — все в том же полунебрежном тоне продолжал Эдмон. — Не вы ли были его секундантом?
Далиар пояснил, что секундантом у Пушкина был майор русской службы Данзас, а у противника Пушкина, Жоржа Дантеса — предшественник Далиара по службе в посольстве Франции — виконт д’Аршиак.
— Великий поэт Пушкин, как вы его назвали, граф, был, однако, великого о себе мнения, — продолжал затем Далиар. — Он пренебрег милостями и благодушием императора, мнил себя центром придворного общества, издевался над всеми, но был до болезненности нетерпим к шуткам в свой адрес. Надо было быть настолько самолюбивым, что когда его поздравляли с вниманием, которое царь уделял его жене, — Пушкин просто лез на стену, бесился, готов был без всякой дуэли застрелить человека, говорившего ему об этом… Никакой светскости, представляете?
— Он был ревнив? — спросила Гайде. — Что же в этом худого?
— Он был ревнив до нетерпимости, — мягко, с осторожностью ответил Далиар. — Такая ревность недопустима в высшем, придворном кругу… Обладая таким свойством, человек просто-напросто не должен соваться в высший круг.
— Но, видимо, дыма без огня не бывает, — сказала Гайде, — и в этом высшем, по вашему выражению, круге, процветают по меньшей мере фривольность, неуважение к брачным узам, к брачному благополучию?