– Что поснимали? – Не поняла я.
– Что? – Переспросил он.
– Какие цепи в Пушкинском поснимали?
– Как какие… Ох, я перепутал музей с рестораном, – смутился он. – Только сейчас дошло.
– Вы еще раньше перепутали художественные направления с музыкальными.
– Для меня андеграунд это джаз… Два билета, будьте добры. – Лев сунул большую голову в половинку обруча кассы.
Напротив напудренного лба кассирши сообщалось, что соотечественникам билет в музей обойдется в пять раз дешевле, чем уважаемым гостям Российской Федерации.
– А ведь таки возникает приятное чувство гордости за свое гражданство, правда? – Спросила я.
– Редкий случай, когда гражданином России быть выгодней, чем американцем, – заметил он, ссыпав мелочь в карман брюк.
– Вы американец?
– У меня двойное гражданство.
– А почему я не вижу ни одной вывески по поводу импрессионистов? – Огляделась я.
– Потому что их здесь нет.
– А зачем мы здесь?
– Здесь забавная выставка на втором этаже. Но можно и по классической экспозиции пройтись. Освежить, так сказать. Она, правда, закрыта частично.
Мы отправились освежать классическую экспозицию. Лев целомудренно брал меня под локоть, воспроизводя шепотом мне прямо в ухо и наизусть информацию с табличек возле экспонатов, не хуже электронного гида. Даже лучше, если учесть тактильные ощущения. Большая часть классической экспозиции действительно оказалась закрыта на реконструкцию. На первом этаже действовали лишь Греция, Рим и частично Египет. Из трех источников и трех составных частей мировой культуры осталось два с половиной. Сквозь этот неполноценный базис проросла на второй этаж выставка «Мастера французской афиши», в которую Лев уверенно ввел меня за локоть.
– Сюда бы тем надо, кто не считает рекламу искусством. Потому и имеем то, что имеем – Прошептал он в ухо. – Обратите внимания на качество графики!
Я обратила. Выставка состояла из французских афиш и рекламных плакатов начала прошлого века. На них жили своей рекламной жизнью, завораживающей легкостью бытия, самые различные персонажи. Уснувшая за работой белошвейка на фоне ночной Эйфелевой башни в открытом окне являла собой лекарство от анемии, а забинтованный с головы до ног механик – до сих пор не выздоровевший символ известного производителя шин. Вокруг скакали в канкане зазывные улыбки, затянутые в корсет талии и прочие части женских тел в кружевах, притом, что все это твердо стояло на службе продвижения товаров и услуг. Художественный уровень работ восхищал.
– Современным дебильным авторам «сникерсни» поучиться бы, как не выпасть из времени и говорить на одном языке с потребителем, – плюнул в мое ухо Лев порцию шепота.