— А с утра двинемся к нам, в Верховье, — подал голос ефрейтор Варенников. — Соорудим носилки — и в путь. Тут не так уж далеко: километров семьдесят.
— Нет, — сказал Прибылов. — Пойдем вниз по реке, на плоскогорье, там будем ждать вертолет. Я уверен: нас будут искать, а здесь, в ущелье, никто не найдет.
— Почему на плоскогорье? — неуверенно спросил Худяков.
Лейтенант резко повернулся к нему:
— Надо спасать человека…
Ночь упала в ущелье внезапно. Почти без перехода белесая мгла налилась чернотой, в которой растворились очертания осин, молодой пихтач с еще дымившимся остовом вертолета, темнота подступила к самому костру.
По-прежнему моросил холодный мелкий дождь. Под пихтой было сухо, но мокрый валежник в костре горел плохо, шипел и дымил.
— Варенников, — тихо позвал Белкин. — Накрой-ка, друг, мешок с почтой лапником. Чтобы не промок.
Ефрейтор отложил в сторону вещмешок, в котором что-то разыскивал, поерошил жесткие волосы, стряхнул с них хвоинки (пилотку свою он потерял).
— Слушаюсь, товарищ капитан!
Варенников наломал у соседнего дерева охапку лапника и аккуратно накрыл коричневый пакет.
— Товарищ капитан, а товарищ капитан. У меня вот в мешке медикаменты отыскались. Бесалол и кальцекс. Ну, бесалол не годится, а кальцекс я месяц назад принимал, когда простудился. Хорошо действует для усиления энергии организма. Может, примете?
Белкин усмехнулся, благодарно прикрыл глаза: какой славный парень! Солдат понял это по-своему, обрадованно кинулся к «сидору», но его остановил суховатый голос Прибылова:
— Варенников, не отвлекай раненого. Я тебе чем велел заниматься?..
Белкин прикрыл глаза, попытался представить лицо жены и не смог: виделось нечто расплывчатое, неопределенное. То глубокие, ясные Зойкины глаза, то мочка уха, то мягкий завиток волос у виска. Он никогда не мог припомнить, представить Зойкино лицо. Это было странно, потому что он знал и помнил каждую морщинку, каждую ее родинку.
Когда он вернулся из длительной командировки, у нее был неловкий, виноватый вид. Чудачка… Ему не за что винить ее, он уверен в этом. Интересно, что же ведет человека к другому, когда уходит любовь?.. Доброта, душевная щедрость?
Это из «неучетного». Из того, что бывает у человека, из того, что часто не замечают, не учитывают другие люди, самой жизнью приученные к поверхностной, скоропалительной арифметике. А «неучетное» обычно лежит глубоко, подспудно и появляется на свет божий редко, при крайней необходимости.
Вот как сегодня с этими ребятами. Разве мог он несколько часов назад предугадать эту решительность у юного лейтенанта или доброту и заботливость скуластого ефрейтора Варенникова! И откуда этот душевный надлом у разбитного, самоуверенного Худякова, словно он сделал что-то непристойное, унизительное? Значит, он сделал, и те двое видели это, а он, командир, не видел. И хорошо, что не видел — очень горько открывать вдруг плохое в человеке, которого давно знаешь и ценишь.