…Ночь набухла влажной и упругой темнотой. Дождя не было, даже и мороси не чувствовалось, но все пропитано было сыростью: и кусты, и придорожный пихтач, и одежда, и скользкая глина под ногами. Воздух казался наполовину разбавленным промозглой осенней влагой, которая сочилась из туч, нависших прямо над головой.
На просеке старший лейтенант неожиданно свернул влево и потянул за собой Вострухина. Тот заупрямился:
— Рано же сворачивать! Поворот в конце просеки.
— Тут ближе, — буркнул Тихонов.
Может, тут и не было ближе, но захотелось ему вдруг пройтись, протопать по знакомой стежке-дорожке. Очень знакомой с прошлого лета. Хаживал он по ней августовскими вечерами. Было. И давно и, кажется, недавно.
Сквозь пихтач слабенько мелькнул огонек, послышался собачий лай. Тропка неожиданно выпрыгнула на обширную квадратную вырубку, в глубине которой смутно вырисовывался рубленый дом-пятистенник. Сквозь оконную занавеску приветливо мерцала лампа.
Тихонов подошел к изгороди, устало прислонил рюкзак к осиновой жерди. Прислушался к собачьему лаю, злобному, настороженному. Не узнал, значит… А раньше узнавал задолго, еще на таежной тропинке.
— Зайдем? — неуверенно спросил Вострухин.
Тихонов помолчал, сплюнул горькую липкую слюну и решительно оттолкнулся от прясла.
— Незачем.
Они прошли поперек поляны и уже ступили на дорожку, ныряющую в таинственную темень тайги, как Вострухин жалостливо произнес:
— Товарищ старший лейтенант…
— Ну? — остановился Тихонов.
— Может, все-таки зайдем? Ногу я натер. Давеча попал в эту колдобину, полный сапог воды. Хлюпает и трет. Прямо спасу нет. Портянку бы переменить.
Вернувшись, они минут пять простояли у крыльца. Огромный кобель яростно рвал цепь. Потом кто-то вышел на крыльцо с керосиновым фонарем, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Свои, Настасья Арсентьевна! Это я, Тихонов.
В избе Вострухин прямо у порога стал переобуваться, а Тихонов молча сел на лавку у двери, положив к ногам рюкзак.
Лесника Ивана Алексеевича дома не оказалось — третьего дня уехал в райцентр. Хозяйка кинулась было в сенцы разогревать самовар, но Тихонов попросил: не надо.
Она вернулась, перевесила лампу в ближний угол, присела рядом с Тихоновым.
— Куда же вы, миленькие, на ночь-то глядя? Да еще в такую падеру?
— В Варнацкую падь идем, — сказал Тихонов.
— Знать, по приказу?
— По приказу. Людей разыскивать.
Настасья Арсентьевна охнула, горестно обхватила подбородок морщинистыми ладонями.
— Миленькие, да как же доберетесь-то? Ведь три брода спереди. Медведка да Шагалиха. В полую-то воду, да ночью, да с ношей тяжелой!