Панна Велокопыльска, с лица неуловимо напоминавшая корову, не столько чертами, сколько выражением полной пресыщенности и великосветской тоски, подняла лорнет.
— Дуся! — раздалось громовое. — Дуся, ты тутай!
Аполлон, отставив корзину с ватрушками, торопливо вытер липкие руки о тигриную шкуру.
— Дуся! — Он повернулся задом, встал на карачки и ногу вытянул, нащупывая под холстиной ступеньку.
— Вот, — панна Велокопыльска нахмурилась, — вы нам весь перформанс порушили!
— Что, простите? — Лихо смотрел, как великий поэт-народник спускается.
Надо сказать, действовал Аполлон аккуратно и, прежде чем опереться на ступеньку, долго пробовал ее на прочность. От натуги он пыхтел, а сооружение поскрипывало.
— Перформанс, — повторила хозяйка салона, взмахнув лорнетом. — Это представление! Образ!
— Ах, Лихослав… Евдокия… — вдова известного литератора, давно уже сменившая статус и ставшая супругой пока еще не очень великого поэта, была настроена куда более благосклонно, — премного рада вас видеть… Полюшка, осторожней! Там ступенечка высокая…
— Перформанс, — панна Велокопыльска повисла на руке Лихослава, словно бы невзначай оттеснивши Евдокию, — есть внешнее представление внутренней сути его творчества…
Аполлон пыхтел, тигровая шкура задралась, обнажив не только пухлые ляжки, но и розовые, поросшие светлым волосом бедра и даже цветастые трусы, которые несколько со шкурой диссонировали.
— Дуся! — возопил он, обнимая Евдокию. — Я такой радый, что ты пришла!
— И я… тоже… рада…
Евдокия попыталась высвободиться из объятий, но Аполлон держал крепко. И, наклонившись к уху, он жарко зашептал:
— Скажи ей, что я не могу больше ватрушки есть! Надоели… я шанежков хочу…
— Полечка, потерпи. — Брунгильда Марковна вцепилась в руку молодого мужа. — Ватрушки свежие…
— …образ варвара, который сокрыт в каждом человеке… — не замечая происходящего, продолжала вещать панна Велокопыльска. — И этот внутренний варвар возвышается над ценностями цивилизации, предпочитая пищу телесную духовной…
— Я не хочу ватрушки! — возопил Аполлон. — Я шанежков хочу!
Панна Велокопыльска повернулась к капризному поэту и, ткнув лорнетом в грудь, грозно произнесла:
— Шанежки — это неконцептуально!
— А я…
— Полечка! — Трубный глас заставил Евдокию подпрыгнуть. — Полечка, я тебя нашла!
— Мама! — Аполлон тотчас выпустил Евдокию и попятился. Он пригнулся и, кажется, стал ниже, впрочем, не настолько ниже, чтобы исчезнуть.
— Полечка! — Почтенная Гражина Бернатовна уронила пару баулов и, вытянув руки, устремилась к сыну. — Я так о тебе беспокоилась!
Посетители расступились, а панна Велокопыльска пробормотала: