— Да, — неопределенно произнес Рудольф. — А этот земляк... того... не провокатор?
— Нет, — твердо ответил Иннокентий. — Он взял с меня клятву: никому ни слова. Так что у него не было никакой корысти.
— Так что же он сказал-то: все эти бывшие пленные в заключении, что ли?
— А и не поймешь... Живут, говорят, в бараках, охраняют их солдаты. Воли в общем нет, на все надо просить позволения: дом рядом, а съездить туда нельзя, за каждым шагом слежка. Нет, такая жизнь мне ни к чему. К чертовой матери! Лучше здесь подохнуть... А еще тот земляк сказал, что почти всех таких, как я, отправили на Колыму. Кого на двадцать, кого на двадцать пять лет.
Нейман долил рюмки. Они молча выпили. Иннокентий закрыл ладонью глаза и долго сидел неподвижно. Сказал, наконец, с чувством:
— Вот так-то. Не манит меня в те места, дорогой товарищ.
И вдруг будто чего-то испугался, с робостью проговорил:
— Простите, господин Нейман, ежели я чего-нибудь не так...
— Нет, почему же, все правильно. Скажи, товарищ Каргапольцев, ты в партии состоял?
— Нет, в комсомоле был, — Иннокентий не боялся этой откровенности, потому что в плен попал с комсомольским билетом в кармане. Правда, другим раньше он об этом не рассказывал.
Рудольф потихоньку постукивал вилкой по столу.
— А я когда-то состоял в Коммунистической партии, — тихо проговорил он. — Потом по дурости выбыл.
Он поднялся из-за стола, потянулся.
— Время позднее, давай спать, друг Иннокентий. Твоя казарма далеко, на дворе дождь и темень.
Нейман постелил гостю на тахте, а сам ушел в спальню. Они долго не могли уснуть: у каждого были свои заботы, свои думы.
Хозяин думал о том, что он странным образом верит и симпатизирует этому русскому парню, что у парня этого честная душа, только мечется она у него, попорчена чуть: такое соврать о вернувшихся на родину пленных! Не может этого быть, тут что-то не то. От несчастий все это у него, от страха.
Гость с тревогой думал, что зря, пожалуй, открылся этому немцу. За четыре года Иннокентий ничего плохого о нем не слышал, но черт его знает, все же немец.
Иннокентий, наконец, заснул. Спал он беспокойно.
Время никогда не останавливается, оно идет и идет... Минуло два месяца с того дня, как Иннокентий был первый раз в гостях у Неймана. Теперь они встречались чаще, отношения их стали ближе, но механик ни разу не возвращался к той незаконченной беседе. Он, видимо, ждал, когда Иннокентий сам расскажет о своей жизни в плену. А у Каргапольцева не было желания тревожить зарубцевавшиеся раны. Но однажды у них снова возник разговор о патриотическом долге, о Родине. Жена Рудольфа, белокурая Изольда, не мешала их беседе. Иннокентий уже привык к Рудольфу, обращался к нему на «ты».