В один из пасмурных октябрьских дней забрался в лесную землянку и разжег печурку: надо было обсушиться. Дымок привлек полицейских. Николай безмятежно спал, когда они явились. Рыжий верзила ударил его прикладом в плечо, что-то прокричал по-своему. «Похоже, что не немцы», опомнившись, сообразил Николай.
— Братцы, свой я, русский!
Его слова вызвали квакающий хохот у рыжего верзилы. Николаю скомандовали встать...
И снова началось странствование по лагерям.
В марте сорок четвертого года в лагере Дахау Николай Огарков встретился с Иннокентием Каргапольцевым. Они стали вроде бы побратимами.
Ночью выпал первый снежок, похрустывая под ногами. Николай, как и его сослуживцы по роте, все свободное время проводили во Франкфурте: носили в город свое жалование и щедро тратили его на вино и женщин.
Огарков тратился только на вино, на коньяк, на пиво.
В тот день он допоздна засиделся в ресторане на Норденштрассе. Здесь всегда было шумно и весело, красные, синие, желтые, зеленые лучи тонкими нитями пронизывали полумрак большого зала. И вдруг на несколько секунд все погружалось в темноту. Затем постепенно начинала светиться восточная стена. На ней появлялись алые полосы, напоминающие лучи восходящего солнца.
Свет становился все ярче и ярче, перемещался к противоположной стене. Наконец, наступал вечер с оранжевыми лучами, будто бы уходящими за черту горизонта...
Бесконечный круговорот света, пронзительное завывание джаза, обилие коньяка и похотливое кривляние полуголых красоток — от всего этого посетители ресторана теряли голову.
Вместе со всеми в тот вечер Николай Огарков пил и кутил, угощал каждого, кто попадался под руку. А потом, как обычно, наскандалил и ночь провел в полицейском участке.
Дежурный, к которому привели его утром, оказался знакомым. Худой, долговязый, он сидел, развалившись в кресле и вытянув из-под стола длинные ноги. Белесоватые полосы солнца чуть заметно качались на облаках табачного дыма.
— Доброе утро, господин Ганс, — вяло приветствовал его Огарков. У него раскалывалась голова от ночной попойки.
Дежурный, не изменив позы, скривился словно от зубной боли.
— Меня зовут Ханс. Ганс есть гусь. Га-га-га... — Он на пальцах изобразил голову гуся. — Неужели это так трудно знать?
— Простите, господин Ханс. — Николай подчеркнуто резко выделил первую букву.
— Что ты опять натворил?
— Как всегда, господин полицай, перебор.
— Что есть перебор?
— Хватил лишнего.
Дежурный выпрямился, подобрал ноги и громко рассмеялся.
— Хорошо, нет капитана Маурера, он показал бы, что есть перебор. А я прощаю. Бери от жизни, что можно, но мое положение заставляет наложить на тебя штраф... Только я хочу знать, — продолжал дежурный, — ты сейчас будешь платить или потом?