— Слушай, Курт, — как-то сказал ему механик соседнего участка, — неужели ты не видишь, что история повторяется... К чему твоя игра в коммунизм? Чего ты добился? Снова хочешь в КАЦЭ?
— Не пугай, Герберт, я видел и пострашнее этого. — Курт отвернулся, занялся своим делом.
Через несколько дней Фишера арестовали: явились полицейские и забрали...
Вот уже три недели Иннокентий не работал. Он понимал: друзья Милославского попытаются жестоко отомстить ему...
Он бродил по городу, с разных сторон обдумывал свое положение. Незаметно подошел к домику Фишера, по привычке нажал кнопку звонка. «Шагов нет. Должно быть, работает в вечернюю...» На всякий случай позвонил еще раз, и тогда послышалось легкое шарканье. Фрау Берта кивком пригласила войти.
Выглядела она совсем старухой: густая сеть морщин, веки набухли и покраснели, как-то ссутулилась, словно убавилась в росте.
— Горе, опять горе... — фрау Берта затряслась в беззвучном рыдании.
Иннокентий осторожно провел ее до плетеного кресла.
Немного успокоившись, она рассказала, что на прошлой неделе арестовали Курта. Искали «коммунистическую литературу», перерыли весь дом. Только тут Иннокентий по-настоящему понял, как дорог для него дядюшка Курт и как он теперь одинок без него.
Возвратившись к себе домой, Иннокентий сразу же лег в постель. Уснул, но сон не принес ни отдыха, ни облегчения. Сделал зарядку, обтерся холодной водой, но бодрость не пришла. И, наверное, в тысячный раз задал себе один и тот же вопрос: что же дальше?
В самом деле, как жить дальше? Никого больше нет: ни Эльзы, к которой накрепко прикипел душой, ни Фишера, верного, мудрого друга. Нет работы, кончаются деньги... А что же все-таки осталось?
Иннокентий и раньше, случалось, испытывал страх, гнетущее гадкое чувство. Страх забирался в середку, противно сжимал сердце. Теперь страха не было, внутри у него сидел ужас, сковывал мысли, холодил руки и ноги, шевелил на голове волосы. И во сне и наяву мерещился Милославский: не пощадят, солидаристы, отплатят сполна... Иннокентий вздрагивал, когда хозяйка иногда стучала ему в дверь... Напряженно прислушивался к шагам на лестнице... боязливо подходил к окну задернуть штору. На улице поднимал воротник, оглядывался, в каждом прохожем видел подосланного убийцу, в каждой машине, проезжавшей мимо, за рулем ему чудился Милославский.
Кажется, никогда раньше Иннокентий не дрожал так за свою жизнь. Никогда так не трусил. Ночь лежал с открытыми глазами.
Что же делать? Он обдумывал свое положение со всех сторон, рассматривал различные варианты. Только самый лучший выход — возвращение на родину — не приходил ему в голову. Однажды, правда, такая мысль появилась, но Иннокентий тут же отогнал ее. И вдруг его словно обожгло: