Князев вел себя все так же непринужденно, но, уже не играя роль, и совсем не улыбаясь. Он был хозяином положения.
— Вы сами не представляете, что вас ждет. Вы один из немногих, которым дается возможность увидеть то, о чем боится думать каждый. Вы видели когда-нибудь смерть? Я не про ту смерть, которую мы наблюдаем в окружающем нас мире и с экранов телевизоров, а ту, о которой все говорят, но никто из людей сам ее не видел. Настоящую смерть, подлинную, и, что более всего интересно — свою смерть. А ведь за ней открываются новые миры — миры, в которых суждено существовать когда-нибудь всем нам.
Он помолчал, оценивая произведенное на меня впечатление.
— Я думаю, что немало найдется людей, которые захотели бы посмотреть на это представление, тем более, если заранее известно, что на самом деле ничего с ними не случится. Особенно если это натуры авантюрные, жаждущие неизведанного. Но не каждому это дано. Вам дано.
Впервые за весь разговор я заглянул в его ледяные зрачки. Их пустота заставила содрогнуться от ощущения нарастающей тревоги.
Я не мог спорить с ним. В глубине души я понимал, что не все из того, что возможно узнать в жизни, стоит узнавать, но сейчас во мне говорил истинный натуралист, желающий открытия для себя невероятного, не понимая, однако, что увидеть собственную смерть может только мертвый человек. Но я ведь уже сказал, что справил поминки по собственной душе. В этой жизни меня ничто не удерживало. Ничего, кроме оставшихся воспоминаний.
«— Никуда они не денутся, — прочел я в глазах Князя. — И нет у тебя выбора».
Выбора действительно не было.
— Ложитесь-ка лучше спать, — произнес вслух Князев.
Я проводил его до двери. Закрыв за ним, прислонился лбом к холодной коже дерматина. Глупый вопрос вдруг врезался в мозг, и я распахнул дверь, чтобы задать его, но, хотя прошло не более трех секунд, Князя на площадке и на лестнице уже не было.
— Значит ли это, что я должен что-то зарисовать? — спросил я у пустоты.
Вернувшись к любимому дивану, который служил когда-то предметом, на котором приходит вдохновение, я свалился на него и уткнулся головой в пухлый валик, нагревая холодную кожаную обивку своим, отяжелевшим от вина дыханием, и вскоре, заснул…
Разве я в состоянии рассказать тебе, что видел. Это невозможно передать словами, потому что все воспринималось только чувствами, а у каждого свое восприятие мира и событий в нем. Скажу только, что на душе остался ледяной рубец. После той ночи я стал заметно равнодушнее ко всему живому. Я почувствовал, как огрубел и очерствел, и меня не радовали больше ни солнце, ни детский смех, ни вид щенков и котят, с которыми соседские девочки играли на улице. Не сказать, что это меня умиляло после смерти дочери, но сейчас я окончательно потерял всякий интерес, может быть, мне даже было неприятно.