В заключение концерта выступала миловидная худенькая женщина с печальным ртом и сияющими, как у целлулоидной куклы, синими глазами. В вырезе ее несвежего платья были видны худые ключицы. Короткие рукава с кружавчиками не закрывали покрытых мурашками рук. Она сморкалась в маленький платочек и читала стих о девушке, которая, как птица, готова полететь к своему милому и сесть к нему на грудь.
Народ сострадал ей, ее чахоточному виду, безответной любви, бессмысленным жалобным стихам и потому громко хлопал.
Расходились, уже в дверях забывая о поэтах и артистах, обмениваясь суждениями о насущных деревенских делах. Суздальцев задержался, начал было осторожно, чтобы не обидеть, высказывать свои впечатления. Но руководитель объединения дружески прервал его:
– Погоди с критикой. Давай сперва согреемся, а то мои гении сейчас околеют.
Сочинитель детских стихов, косолапя по-медвежьи, побежал на улицу и доставил из автобуса четыре бутылки водки, десяток обернутых в фольгу плавленых сырков, буханку хлеба, крендель дешевой копченой колбасы. Стол застелили районными газетами с тусклыми фотографиями передовиков. Грубо нарезали хлеб, насекли колбасу. Руководитель объединения, которого Суздальцев за крашенную хной голову нарек Красноголовиком, извлек единственный граненый стакан, а пиит Пожарник ловко впился зубами в водочную крышку, сдирая фольгу.
– Ну, други! – вдохновенно, с разгоревшимися васильковыми глазами произнес Красноголовик. – Мы славно потрудились. Проблистали в этом темном глухом углу нашими талантами. И теперь воздадим должное каждому за его бескорыстное служение музам. – Он протянул стакан худосочной женщине, читавшей рассказ о еврейской революционерке Розе, за что была наречена Суздальцевым Розой. – У тебя, моя милая, огромный трагедийный талант, обостренное чувство справедливости. Терпение, трудолюбие, и ты достигнешь высот не меньших, чем Ольга Берггольц.
Он протянул стакан Розе; та, благодарная за похвалу, приняла стакан и, морщась, образовав на своем лбу глубокую поперечную морщину, выпила полный стакан водки, задохнувшись от пылающего, ворвавшегося в нее напитка.
– Теперь тебе, моя красавица, – он повернулся к голорукой девице, которая уже облачилась в поношенную, с вылезшим мехом шубку. Ее, за кукольный носик и целлулоидное лицо с голубыми глазищами, Суздальцев нарек Мальвиной. – Твои стихи исполнены лиризма, которому мог бы позавидовать сам Игорь Северянин. Мы дружили; он часто читал мне стихи и сетовал, что нет в мире поэта, которого он мог бы считать своим учеником. Дорогой друг Игорь, такой поэт появился, и если бы ты видел, как выглядит твой ученик, ты бы посвятил ему любовную поэму.