Мальвина благодарно кивнула, на ее изможденном лице проступили розовые пятнышки волнения, и она выпила водку, двигая хрупким птичьим горлышком, окуная клювик в стакан.
– Теперь ты, хранитель огня, певец природы, продолжатель есенинской традиции. – Красноголовик обращался к Пожарному, который сурово двигал под столом яловыми сапогами. От них разило какой-то промышленной смазкой. – Я видел сегодня, как тебя воспринимает простой народ. Все эти московские новомодные поэты, они так далеки от народа, от русской души. Задыхаются в своих литературных салонах. Ты же – настоящий крестьянский поэт, и тебе, когда ты издашь свою книгу, обеспечен успех в думающей и любящей России.
Пожарный взял стакан, оттянул локоть и, сделав лицо идущего на смерть человека, без передыха опустошил стакан, и некоторое время сидел с открытым ртом, из которого, казалось, излетает голубоватое зарево.
Суздальцев наблюдал распитие водки, которое было священнодействием, сложившимся ритуалом, сопровождало странствие этих бродячих артистов и поэтов. Своей нестройной толпой они движутся по зимним дорогам, посещают забытые богом селенья, несут в народ красоту, сострадание. Суздальцеву было важно среди них оказаться. Он был похож на них. Жил в предвкушении творчества, веря в свою звезду, в свою будущую известность, перенося ради этого будущего все неудобства и неурядицы добровольного заточения.
– А ты, мой косолапый друг, – Красноголовик протянул стакан детскому пииту, и тот ощерил рот с толстыми желтыми клыками. Казалось, он готов проглотить стакан вместе с напитком, с сочным хрустом пережевывая стекло. – Хоть ты и похож на разбойника, но душа у тебя – дитя малое. Никто так не чувствует жизнь лесных букашек и небесных пташек, полевых мотыльков и подземных хорьков. Ты так и остался ребенком, и до твоих добрых наивных стихов далеко Чуковскому, Маршаку, Михалкову. Они подделываются под ребенка, а ты искреннее и наивное дитя.
Разбойник с сиплым вдохом опрокинул в себя стакан, закрыл глаза и ждал, когда ком огня упадет в него до самого дна.
– А теперь и ты, – обратился Красноголовик к своему партнеру по драматической сценке, игравшему злого фашиста. – Ты не верь и не слушай завистников и бездарей, которые говорят тебе, что с твоей внешностью играть лишь в массовках в фильмах о войне. У тебя прекрасная душа, возвышенная мысль, удивительный лирический дар. Уверен, ты достигнешь цели и будешь со столичной сцены покорять самого изысканного зрителя. Играть Гамлета, Чацкого или маркиза Позу. Ты прости, если я тебя невзначай задел табуреткой. Искусство требует жертв.