Когда ведро опустошалось, тетя Поля перевертывала его вверх дном, садилась на него отдыхать. Суздальцев поднимал ком земли и рассматривал. Земля была живой. Казалось, из комка смотрит на него коричневый глаз. Он разламывал ком, и из него выпадал розовый дождевой червь, падал, извиваясь, в борозду, стараясь скорее пробуравить отверстие и спрятаться от палящих лучей. Иногда под ногами появлялась, начинала бежать большая, металлическая жужелица. Забиралась под земляной комок и замирала, выставив темное, с бронзовым отливом тельце. Иногда лопата рассекала личинку майского жука, и на землю изливалась липкая студенистая капля. Сквозь дым догорающей ботвы на огород слетал грач, иссиня-черный, с отливами солнца, с белым крепким клювом. Ходил в стороне, не приближаясь к людям, хватал из борозды лакомых червей.
– Вот спасибо тебе, Петруха, – сидя на ведре, говорила тетя Поля, положив на передник измазанные землей руки. – Будет осенью что на стол подать. А мешков пять продадим в город, добудем денег на ремонт крыши. А то она, бедная, воду не держит. – Она смотрела на свою старую избушку с косым крылечком и с поломанной резьбой наличников. – А что, Петруха, куда тебе дальше бежать? У меня оставайся, давай избу ремонтировать. Я ее на тебя отпишу. Мне, видать, недолго осталось. Сажать вон сажаю, а буду ли собирать, не знаю. – Она провела рукой по своему бледному, в капельках пота лицу. – Ну, да как говорится, помираешь, а рожь сей. Давай, Петруха, дальше работать. До обеда бы нам отсажать.
И они двигались дальше – маленькая, в розовом платочке и зеленом фартуке тетя Поля, кидавшая в борозду клубеньки, и Суздальцев, накрывавший клубни теплой землей.
Он думал, как привязался к этой женщине, сколько видел от нее добра, как открывалась в ней русская родная душа, искавшая в этом мире любой повод, чтобы обнаружить свою мудрость, красоту и любовь.
Обедали с тетей Полей, когда мимо окна пронеслась черная «Волга», редкая для этих мест машина. Следом прокатил уродливый зеленый фургон, обшитый железными листами, с маленьким решетчатым оконцем. Машины свернули к клубу. Послышались вопли, возгласы, и по улице потянулись люди, еще недавно сажавшие на огородах картошку.
– Господи Боже правый! – ахнула тетя Поля. – Никак суд приехал. Будут показательно Семена судить за то, что Кланьку убил! – И стала невзирая на нездоровье собираться. Снимала фартук, повязывала платок. Вслед за ней вышел и Суздальцев, отправился к клубу.
Клуб уже был переполнен, и внутрь не пускали. На крыльце стоял высокий милиционер с унылым лицом и сонными глазами. На его ремне висела потертая кобура с пистолетом. Если кто-нибудь хотел проникнуть в клуб, тот вяло поднимал руку, и этот взмах облаченной в милицейскую ткань руки останавливал нетерпеливых сельчан. У крыльца было людно, народ прибывал; весть о суде летела по селу, отрывая людей от огородов, и они, еще перепачканные землей, торопились собраться у клуба. Тут же стояла «Волга», на которой приехали судьи. Растворив дверцу, свесив ноги, сидел шофер в галстуке. И рядом высился тюремный фургон с растворенной дверью, подле которой стоял еще один охранник в форме и с пистолетом.