Собака подбежала, удивленно на него взглянула, лизнула пропитанный кровью снег и отбежала. Он поднялся и пошел через поле, чувствуя, как среди поземок и ледяных ветерков струится боль.
Он чувствовал себя измученным. Ему было тоскливо, невнятно. Он не понимал себя. Жизнь на природе, которая казалась исполненной красоты, благодати, жизнь, в которую он бежал от городской неразберихи и неустройства, оказалась все той же мучительной человеческой жизнью. В ней страдали и плоть, и дух, и он не умел найти в ней свое место. Его творчество, которое казалось восхитительным увлечением, роман, который он задумал как нарядную сказку, обернулось ужасными кровавыми текстами. Эти тексты странным и мучительным образом были связаны окровавленными лежками на снегу.
Еще засветло он подошел к селу, видя, как из-за горы поднимается черный крест, и на нем в вечернем солнце редко блестят золотые крупицы.
Лайка моталась взад и вперед, и Суздальцев решил на входе в село взять ее на поводок. Еще по дворам копошились куры, прежде чем неохотно и вяло исчезнуть в темных дверях сарая и затихнуть на насесте, погружаясь в птичий тревожный сон. Он подзывал собаку, то нежно и ласково: «Дочка, Доченька, иди! Кому говорю?», то строго и требовательно: «Ко мне! Кому говорю?». Собака не приближалась, смотрела на него весело и насмешливо, словно потешалась его строгому голосу, его рыкающим интонациям. И наконец, после его очередного гневного окрика, повернулась к нему хвостом, весело поскакала вперед и скрылась за деревенскими огородами.
Он был возмущен, рассержен. Собака, которую ему подсунул Ратников, была дурной, своенравной, не слушалась хозяина, доставляла массу неприятностей.
Мимо проходил однорукий плотник, насмешливо фыркнул:
– Какой же ты охотник? Ни рыба ни мясо. Собака над тобой издевается.
Суздальцев, раздраженный и обиженный, вернулся в избу, оставил в сенях свои красные лыжи, стал сволакивать валенки с заледенелыми катушками снега на шерстяных ворсинках.
На крыльце раздались голоса, крики. Он, с тоской, уже знал их причину. В избу, гневные, сотрясая задавленными курами, ворвались соседки, трясли мертвыми птицами у него перед глазами, заходились в криках:
– Да что это за чума проклятая завелась! Да когда же этот разбой прекратится! Да кто же таких собак держит! Да надо милицию вызвать, пусть бешеную собаку пристрелят, заодно и лихого хозяина! Только с осени стала нестись, внучке яички свежие, а эта вражина на нашу голову взялась!
Тетя Поля увещевала соседок:
– Ну что вы, Вера, Лизавета, ну он еще молодой, непривычный. Он вам заплатит, убыток покроет. А собаку эту – пристрелить. Ты на нее не напасешься, пристрели ее к лиху!