Протискиваясь сквозь кусты бузины, он машинально отломил смуглую почку, растер ее, обнажив крохотные бутоны будущего соцветья. Понюхал. В морозном зимнем лесу слабо пахнуло запахами будущего лета, и он пожалел о том, что погубил в зародыше пышно-белую, дурманно-горькую кисть бузины.
Он вышел на опушку и ахнул. Перед ним на снегу было огромное кровавое пятно, вытянутое с поблескивающими ледяными краями. К этой красной вмятине вели глубокие следы, среди которых краснели застывшие бусины крови. От окровавленной выемки уводили следы, пересыпанные красным бисером, и вдалеке, выделяясь среди снегов, краснело другое пятно. Он понял, что это кровавая лежка, оставленная раненым лосем. В лесу накануне проходила охота, был ранен зверь, уходил от погони, из него хлестала кровь, и, остужая огненную рану, утоляя нестерпимую боль, зверь ложился на снег, остужал ожог. В кровавой лежке оставались шерстинки, отпечаток косматой шерсти, и растаявший под горячим телом снег остекленел и блестел на солнце.
Это зрелище было ужасно. Среди прекрасной природы, белого нежного поля, голубых молчаливых лесов краснел кричащий след боли. Эта боль звучала в полях, разливалась в лесах, летела в солнечные небеса. Мир страдал и содрогался от боли.
Чувствуя эту огненную, разлитую вокруг боль, Петр пошел на лыжах, боясь наступить на следы раненого животного. Вторая лежка казалась вмятиной, оставленной упавшим из неба метеорита. Боль имела космический характер, была занесена на землю вместе с жизнью, сопровождала жизнь, прерывала ее, превращая в смерть.
Он шел по кровавым лежкам, представляя, как бредет, переставляя ноги, раненый зверь, как из его разодранного бока, из перебитой кости хлещет кровь. Он валится на бок, тяжело дыша, выкидывая из ноздрей розовые букеты пара. Через силу поднимается и снова бредет, уходя от погони, от собачьего лая, криков и выстрелов.
Суздальцев вдруг подумал, что эти лежки оставил не лось, а его, Петра, раненый отец. Умирая, он через силу приподнимался и брел туда, где за тысячу верст находилась его молодая жена и любимый новорожденный сын. Петр представлял отца, его обмороженное лицо, щуплую шинель и обмотки. И как он вставал на ноги, делал несколько шагов и падал, оставляя на снегу кровавый отпечаток, пока не перестала сочиться кровь; и он лежал в дикой степной ночи с открытыми ледяными глазами, и жгучие звезды водили над ним хороводы. Мысль об отце была столь острой, боль, которую он испытывал, была столь нестерпимой, что Петр скинул лыжи и лег в кровавую лежку, помещая свое тело туда, где лежал то ли раненый отец, то ли умирающий зверь.