У самых дверей он неожиданно столкнулся с высоким летчиком в теплой кожаной куртке. Да это Горев! Николай Егорович! Максим вежливо поздоровался, раскрыл перед гостем двери.
Взглянув на Горева, Симочка тотчас же опустила глаза и пролепетала в крайнем смущении:
— Здравствуйте… Николай Егорович…
Горев наклонился к ней и спросил, где Федя. Симочка только вздохнула и опустила светлую голову. Но Горев все повторял свой вопрос и не спускал тревожных глаз с лица Симочки. А у той подбородок уже коснулся груди — ниже опускать голову некуда.
— Что же ты молчишь? — не выдержал Максим. — Говори, когда спрашивают!
Но сестра молчала… Николай Егорович рассказывал матери про то, как Федя и Лешка забрали без разрешения желез–ный лом у какой‑то бабушки, как потом вернули его и что сегодня Федя ушел в школу и больше не возвращался домой.
Горев говорил быстро, негромко, часто поправлял рукой седые волосы и все посматривал на Серафиму.
Максиму было совершенно ясно, что Симка знает, где Федя. Ишь, как отворачивается от Горева! Ишь, как поджимает губы, а сама, хитрющая, нет–нет да и кинет искоса настороженный взгляд на Николая Егоровича! И плакала она в углу неспроста, и из дому хотела удрать незаметно тоже недаром.
Мать вдруг вспомнила, что стоят они все еще в передней, извинилась и предложила Николаю Егоровичу пройти в комнаты. Он отказался. Он пойдет искать сына — час поздний. Но вот задача — где его искать? В школе нет, Анна Васильевна после уроков Федю не видела, от Кондратьевых он ушел давно.
Максим подошел к сестре.
— Говори, чего ты на вокзал собиралась? Сейчас же говори!
— Я… я не собиралась… — чуть слышно произнесла Симочка. Тогда Максим резко повернулся к Гореву и закричал:
— Николай Егорович, подождите, не уходите. Она все знает, знает!
Горев положил руки на Симочкины плечи, попытался заглянуть в ее глаза. Да разве заглянешь, если они прикрыты длинными темными ресницами!
— Симочка, не молчи! — умоляюще попросил он. — Ведь с Федей, может, случилась беда…
Симочкино сердце не могло больше выносить таких мучений и страданий. В полном и безвыходном отчаянии она села на пол и громко, безутешно заплакала.
— Ох, Федя–медведя! И что только… ты… наделал!.. И за-ачем… зачем я… я дала тебе честное–е… пио–онерское! А то бы… то бы ты не поехал… на свой далекий Север…
Мать и Горев переглянулись. Максим опять закричал:
— Вот видите! Видите!
На лбу побледневшего Николая Егоровича появились крупные морщины. Он взглянул на часы и открыл входную дверь. Уже с крыльца запоздало донеслось:
— До свидания!
— Подождите! Я с вами!