Последним всегда подбегал маленький Коля. Неизвестно как, но он всегда оказывался у самых ног Николая Егоровича.
— Пробился, кроха? — наклонялся к Коле Горев и брал малыша на руки. Кроха с восторгом заглядывал летчику в лицо и, счастливый своим высоким положением, спрашивал:
— А ты сегодня сколько немцев сбил? Много?
— Одного.
— А чего так мало? — с откровенным разочарованием тянул Коля.
— Трудное, брат, дело, — виновато оправдывался Николай Егорович.
Ребята провожали летчика до самого подъезда и стояли там до тех пор, пока он не входил в квартиру. Мальчишкам из соседнего двора они хвастались:
— А у нас летчик живет. Герой! Ага?!
…Наступили холода. Урезали скудный ленинградский паек. Ребята на дворе притихли. Они больше не бежали навстречу Гореву. Однажды он увидел их на скамье в глубине двора.
Он остановился, прислушался к негромкому ребячьему разговору.
Черноглазая первоклассница Варенька хвасталась:
— А я в госпитале вчера была. Стихи всякие раненым читала. Они мне сахару дали. Вот такой кусок!
Варенька показала маленькую ладошку.
— И меня раненые угощали тоже. Я им сказки рассказывала. Только я у них ничего не беру. Мама говорит, им усиленное питание нужно, — тихо говорит большеглазая, с темными кругами под глазами девочка.
— Госпиталь — что! — авторитетно перебил высокий тоненький мальчишка с бледными губами. — А вот наша Маша с другими студентами баррикады на правом берегу Невы строит. Баррикада скоро с дом будет. Маша и меня возьмет строить.
— С дом баррикад не бывает, Петух, — возразила большеглазая девочка, — и маленьких на них не пускают.
— Бывает! — упрямится Петух. — И меня все равно пустят!
Маша там бригадир. Им кокосовое масло дают. Вкусное!
Петух облизывал бледные губы при воспоминании о вкусном кокосовом масле.
«Притих вояка! — горько подумал Николай Егорович. — Какой спокойный стал, а ведь громобоем был!»
Маленький Коля был тут же. Он смирно сидел на коленях у сестры. Голова его была повязана теплым платком, и от этого его прозрачное лицо казалось совсем крошечным. Он равнодушно смотрел на Горева. Горев подошел:
— Ты что, брат, загрустил? Не узнаешь меня?
Горев заглядывал в Колины серьезные глаза, старался говорить весело.
— Узнаю, — медленно отвечал Коля. — Ты летчик.
Летчик не выдержал, подсел к ребятам, достал из вещевого мешка хлеб, настоящий черный хлеб, с таким трудом сбереженный для Рыжика и его матери.
Увидев хлеб, Коля заволновался, протянул к нему руки — маленькие, худые, плохо вымытые руки.
— Дай слебуска! — жалобно просил он, не спуская глаз с черных, уже почерствевших кусков.