И вот хлынул дождь. Грязные, в прожженных рубахах, все радовались такой помощи, и никто не спешил прятаться от падающей с неба воды…
Отпустив людей по домам, Иван Алексеевич с Устюжаниным отправились осматривать горельник. Копыта коней вязли в жидком от дождя пепле. Кругом, как в Кощеевом царстве, чернели скелеты елей и берез.
— Гектаров тридцать сгорело. Легко отделались, — прикинул Иван Алексеевич. — Гортоп на дрова вырубит, а осенью вспашем и сосной засадим, в питомнике саженцы неплохие выросли.
Ненастье затянулось на неделю. От обилия влаги буйно пошли в рост травы, прикрыв прошлогоднюю ветошь. Опасность пожаров исчезла. Теперь до осени, пока зеленеет земля, жить можно спокойно.
Из лесхоза пришло письмо: лесничему Левашову и одному из лесников выехать на областное совещание.
«Что ж, съездим, — решил Иван Алексеевич. — Заодно выясним кое-какие вопросы». Но кого из лесников взять с собой? Можно бы Егора Ефимовича, но у того должность сейчас по-новому называется — не объездчик, а лесотехник. В письме же речь идет о леснике. После недолгого колебания решил: Зяблов поедет. Поработал хорошо. Пусть послушает, как у других дело спорится, и сам почувствует себя нужным человеком, лишний раз поверит в свое место среди людей.
Через два дня на попутной машине добрались они до железнодорожной станции. Поезд был проходящий, и билеты им продали в разные вагоны. Иван Алексеевич подосадовал, но делать было нечего, следующий поезд шел только через двенадцать часов.
— Доедем! — успокоил его Зяблов. Сел в свой вагон, забрался на верхнюю полку и до самого конца проспал как убитый.
Вышел он из поезда на перрон вокзала в начищенных сапогах и новенькой шинели с зелеными петлицами, на которых сверкали дубовые веточки. Покрутил головой, разыскивая Ивана Алексеевича, но тут его подхватила толпа пассажиров, закружила, понесла по подземному переходу. В людском потоке Зяблова толкали, били по ногам корзинами, набитыми до отказа авоськами. Какой-то пассажир, с кряхтением пробиравшийся в толпе, ударил его углом чемодана по уху. Зяблов обозлился, сжал кулак, но сдержался и только пробормотал:
— Ты бы осторожней шарашился. Так и покалечить недолго.
Пассажир испуганно обернулся, и Зяблов узнал Евсюкова. Пантелей поморгал глазами и, успокоившись, заулыбался.
— Василий Иванович! Извиняй! Толчея вон какая, несет как пробку, того и гляди, на ногах не устоишь, стопчут… А ты, значит, в город? Как же я тебя на станции не приметил?
Евсюков, крякнув, переставил чемодан на другое плечо.
— Что, невмоготу? Давай подсоблю.