Нестерпимо хотелось помочиться. Можно было в графин, но куда вылить воду из графина? Открыть окно? Страшно. Пиджак у него был всего один, да и тот отцовский, слишком широкий для него, Миша его не любил и не надел, пришел в брюках из рогожки и в рубашке, а напрасно, можно было бы в пиджак. А не выйти ли ему попросту из кабинета? Миша взялся за ручку двери - дверь была заперта снаружи. Видно, Миша не расслышал, как Шалыков ее запирал.
Боль пронзила его с внезапной режущей силой, как будто полоснули его длинным ножом от сердца до ног через пах. Миша сел в кресло, сжался, ему казалось, что так будет легче. Боль действительно немного утихла. Он заснул в кресле.
- Сволочь! Труд уборщиц не жалеешь! Попроситься не мог!
Миша открыл глаза, увидел Тасю. Она стала тяжело бить его по лицу. Ногам было мокро, холодно. Боль, стыд, холод, ужас.
Появился Шалыков. Тася ему доложила:
- Под себя сцит, гад.
Шалыков удовлетворенно посмотрел на Мишу и приказал:
- Пусть введут Калайду Ивана.
Тася вышла, и красноармеец впустил в кабинет Шалыкова заключенного. Калайда сделал от двери два шага и остановился. Боже правый, во что его превратили за какой-то месяц! Недавний комсомольский вожак, высокий, статный, уверенный в себе хозяин страны, - он теперь стоял будто заколдованный злым волшебником. Он придерживал штаны (все пуговицы были спороты) - бессильный, покорный раб. Черты лица по-стариковски заострились. Он посмотрел на Мишу и мгновенно, жалко потупился.
-- Повторите, Калайда, что говорил Елисаветский.
Калайда спокойно, внятно пересказал мысли Елисаветского.
- Кто при этом присутствовал?
- Я, Кобозева Лидия, Скоробогатова Ольга, Варути Владимир и он, Лоренц Михаил.
- Как реагировал на антисоветскую вылазку Лоренц?
- Одобрительно.
- В каких выражениях?
- Точно не помню, но одобрительно.
- Неправда! - не выдержал Миша. Он поднялся. Две неровных полоски темнели на его брюках из белой рогожки. - Вы лжете. Как вам не стыдно, Иван!
Калайда сказал все так же спокойно, внятно, без злобы:
- Кому из нас должно быть стыдно? Вы сейчас пойдете домой к папе и маме, а я пойду назад в камеру.
Калайду увели.
Глава одиннадцатая.
У Шалыкова было хорошее настроение. Он подзаправился. Миша, конечно, не знал, что все дело затеяли из-за Калайды. Мальчишки и девчонки были приправой. Задание состояло в том, чтобы дискредитировать Калайду в глазах молодежи, и прежде всего той молодежи, что служила в НКВД и для которой само имя Калайды было насыщено воздухом военного коммунизма, пыланием героических лет. Вот куда заводят троцкистские кривые тропки - в буржуазное болото! Эту мысль надо было вбить в молодые головы, еще кое-где кружившиеся при имени Троцкого. Успех Шалыкова был замечателен еще и тем, что Калайда раскололся неожиданно быстро, от него ждали волынки, а он через две недели после ареста, после третьего допроса уже осознал глубину своего падения.