.
Лемье не знал про этого шотландского пса, но понял, что был не прав.
– Ты должен быть внимательнее, – сказал Гамаш. – Я на тебя рассчитываю.
– Извините, сэр. Я буду стараться.
В управлении Квебекской полиции раздался звонок, и суперинтендант сразу же снял трубку. Он ждал этого звонка. Выслушав отчет, он сказал:
– Хорошая работа.
– У меня нет такого ощущения, сэр.
– А у меня, ты думаешь, есть? Меня от этого тошнит. Но тут ничего не поделаешь – это нужно сделать.
Это было правдой. У суперинтенданта лежала тяжесть на сердце из-за положения, в котором он оказался. Но он был единственным человеком, способным «утопить» Гамаша.
– Да, сэр, я понимаю.
– Ладно, – сказал Мишель Бребёф. – С этим все ясно. У меня еще звонок. Держи меня в курсе.
Он отключил агента Робера Лемье и принял следующий звонок.
– Bonjour, суперинтендант, – услышал он в трубке низкий дружеский голос Гамаша.
– Bonne année, Armand, – откликнулся Бребёф. – Чем могу тебе помочь, mon ami?
– У нас проблема. Мне нужно поговорить с тобой об агенте Николь.
Вернувшись домой, Иветт Николь распаковала чемодан, затолкала в ящики грязную одежду. Ее отец стоял в дверях, набираясь мужества, перед тем как заговорить. Начать новый год с правды о вымышленном дядюшке Соле.
– Иветт.
– Да?
Она повернулась.
Засаленный серый свитер превратился в комок в ее руках. Говорила она недовольным голосом; прежде он не без некоторого удовлетворения отмечал, что таким тоном она разговаривает только с другими, но никогда – с ним. Теперь он почуял запах дыма, который усилился, когда он подошел ближе к дочери, – впечатление такое, будто ее жгли пламенем.
– Я горжусь тобой, – сказал он.
Она, конечно, рассказала ему про пожар. Но описание этого происшествия по телефону из Трех Сосен казалось нереальным. А сейчас, ощутив этот запах, представив ее в опасной близости к огню, он почувствовал страх. Неужели он мог потерять ее? Из-за лжи? Из-за вымышленного дядюшки Сола?
– Я больше не хочу об этом говорить. Я тебе уже все рассказала.
Она повернулась к нему спиной. В первый раз. Одним неторопливым, злобным, рассчитанным движением она навсегда изменила его жизнь. Отвернулась от него.
Опустошенный, потерявший дар речи Ари Николев пытался найти в себе смелость сказать дочери, что чуть не потерял ее из-за лжи, которую он ей скормил. И повторял много раз. Всю ее жизнь.
Она, конечно же, возненавидит его. Глядя на спину дочери, Николев представил себе свою жизнь на много лет вперед, серую и холодную. Все тепло, смех и любовь превратились в лед, были похоронены под годами лжи и сожаления. Стоило ли говорить правду, зная, что так оно будет?