Таким образом в списке Чеснокова оказались — некто Лепшталь, инженер, некогда занимавшийся незаконным промыслом, звукозаписью, метрдотель одного из центральных ресторанов Марина Павловна Карташева, врач Нечаева, проходившая свидетелем по делу о розыске гражданки Зайцевой — «любопытное, путаное дело, кроссворд, рассчитанный на логику и интуицию» — профессионально думал Чесноков, читая его материалы: работа Быкова восхитила его. Список получился длинным, ведь для полновесного журналистского материала одних авторских размышлений мало, нужна крепкая фактура.
«Да здравствует его величество факт!» — думал Чесноков, направляясь к Илье Семеновичу Лепшталю.
Когда-то Валя Чесноков был тщедушным белобрысым пареньком, мечтающим об известности, почете и деньгах. Из маленького города он поехал поступать в Московский государственный университет. В родном городе Валентин уже вкусил радости местной популярности: его репортажи и интервью печатались, читались, его узнавали на улицах, а знакомые и родственники видели в нем недюжинный талант.
Ребята, стоявшие с ним в очереди на сдачу документов в приемную комиссию, демонстрировали свои вырезки из центральных газет и журналов, а также справки о публикациях на бланках с грифами ТАСС, АПН и Гостелерадио. Зубы Вали непроизвольно заскрипели. Но документы он благополучно сдал. И в МГУ его приняли. Но с тех пор нечто неутоленное поселилось в нем. Он никак не мог попасть в компанию своих однокурсников, носящих известные фамилии. «Эти пойдут далеко, — размышлял Валя, лежа на койке в общежитии. — Эти не поедут в районки. Эти не будут месить грязь в глубинке».
Но пока Валину компанию составляли простые ребята, соседи по общежитию.
— Я, понимаешь ли, хочу специализироваться на международной публицистике, — признался однажды Валентину парень из их компании. — В международных отношениях я ориентируюсь. Всего Потемкина прочитал.
Чесноков при этом подумал, что имеется в виду Потемкин — сподвижник и фаворит Екатерины II, но никак не мог взять в толк, зачем читать труды этого деятеля, даже если он писал что-то там по дипломатии — тогда все писали: XVIII век — просвещение.
Спустя много лет Чесноков узнал все-таки, какой труд в действительности читал его однокашник — «Историю дипломатии» Владимира Петровича Потемкина, крупнейшего советского дипломата и историка международного права. И когда узнал, опять за сердце укусила та змея, что поселилась в его груди уже в первые студенческие годы, змея недообразованности, поверхностности.
На третьем курсе Валентин обратил внимание, что иных уж нет в общежитии, хотя и мелькают в университетских коридорах. Женились. На москвичках женились. Опять-таки нашли путь к решению стольких жизненно важных проблем!