- Спасибо, мама, я постараюсь больше не плакать, - по-взрослому ответил Багрянородный, утирая слезы.
Прошли ещё одни сутки страдания близких императора и увядания его самого. В полдень прибыл с докладом логофет Таврион.
- Божественный, всё исполнено, как велено тобой. Анатолик дал тагму гвардейской кавалерии, которая стояла в северном пригороде столицы, и сегодня утром царь Александр выступил на Филиппополь.
- Вот и славно. Теперь слушай. Завтра день апостола Иоанна Богослова. Церковь его чтит, именует апостолом любви, ибо он всей своей жизнью и трудами учил, что человек без любви не может приблизиться к Богу. Я хочу, чтобы мой сын познал через Иоанна Богослова любовь к Богу. И завтра Зоя-августа пойдёт с ним в храм Святой Софии, Там должно быть и императору, но у меня нет сил.
- Божественный, мы отнесём тебя на кресле, - сказал Таврион.
- Может быть, я соглашусь. Утро вечера мудренее. А сейчас съезди к епарху Форвину. Передай ему мою волю: завтра с утра никого не выпускать из столицы. Но впускать можно. И так до полудня. - Император устало закрыл глаза.
Таврион поклонился и ушёл. Ему было над чем подумать. Он знал, что Божественный доживает последние дни, страдал за него и боялся за свою судьбу. Не хотел он видеть на престоле Александра. Да и мало кто из сановников чтил его, разве что близкие к нему молодые и распущенные вельможи. Таврион был убеждён, что Александр выдворит из дворца всех, кто верой и правдой служил Льву Мудрому. По пути он встретил евнуха Гонгилу и наказал ему:
- Приготовь дорожное кресло. Поставь его около опочивальни Божественного. Да утром будь рядом, чтобы я тебя не искал.
- Так и будет, господин Таврион, - ответил двадцатилетний Гонгила.
Он возмужал, был высок ростом, широкоплеч и мягок нравом, учтив.
Взяв с собой двух телохранителей, Таврион отправился в аристократический квартал Ниттакий, где возвышался среди прочих особняков дворец епарха Константинополя Форвина. Он шёл и думал о том, что скрывалось за повелением Льва Мудрого не выпускать никого из города. И всё сводилось к тому, что недоброжелатели могут вынести из Константинополя некую тайну. Так или иначе, но тайна должна быть сокрыта от брата Льва Мудрого, Александра, пришёл к выводу Таврион. И он успокоился, поняв, что император задумал деяние во благо империи. С тем логофет дворца и появился в палатах епарха города. Пятидесятилетний Форвин, потомок родовитых патрициев, встретил Тавриона с приветливой улыбкой, но погасил её и спросил:
- Как Божественный?
- В светлом разуме и повелевает, - ответил Таврион.