Испанская новелла Золотого века (Лопе де Вега, Сервантес Сааведра) - страница 61

уже перерезала нить твоей жизни, и лишь свет души твоей создает игру теней и красок в прозрачных водах. Но нет, то не тень, не призрак, это ты сама. Скажи, моя прекрасная Либия, где ты? Если ты шутишь со мной, оставь шутки, не до них моему измученному сердцу, позволь хотя бы коснуться твоего отраженья в воде.

И он погрузил руку в прозрачную воду, возмутив ее зеркальную поверхность, так что исчез и образ Либии, и его собственное отражение. Не поняв, в чем дело, Юстин решил, что возлюбленная покинула его, и принялся взывать к ней; но лес безмолвствовал, никто не откликался на его жалобные зовы, и тогда он вернулся к роднику, поверхность которого тем временем успокоилась, и снова увидел образ любимой; тоска переполнила грудь его, и он дал волю слезам, обращаясь к Либии с такими словами:

— О Либия, почему ты так жестока, почему ты позволяешь, чтобы раб твой жил в неволе у кого-то другого и терпел такие муки? Скажи мне, прекраснейшая из женщин, где ты прячешься? Если ты избрала жилищем холодные воды этого ключа, клянусь мирозданием, я разделю его с тобой навечно.

Наконец Юстин устал бросать на ветер свои жалобы, на которые даже эхо не отвечало, и, как человек рассудительный, пришел к философскому заключению, верней говоря, сердце ему подсказало, что, если о чем-либо думать непрестанно, предмет мысли явится зримо, и, стало быть, образ Либии создало его собственное воображение. Тогда, уняв любовную тоску, он погрузил нарубленные дрова на мулов, которые по-своему дивились столь долгому ожиданию, и тронулся в обратный путь, размышляя о многих вещах, в том числе и о прекрасном, но обманчивом видении.

Но вернемся к прекрасной Либии, которая осталась в Пальмире наедине со своими ревнивыми подозрениями и тревогами среди военной сумятицы; когда она узнала о том, что ее возлюбленный Юстин схвачен и пленен, лишилась чувств и едва не отошла в лучший мир; потом, вновь придя в себя, предалась слезам и горьким сетованиям; видя, что враги ворвались в город и творят насилие, не щадя чистых девственниц и отроковиц, решила уйти из родных мест, переодевшись в мужскую одежду и захватив с собой побольше золотых монет, а еще коротко остригла свои золотистые локоны, дабы они не выдали ее, несмотря на мужской наряд. Либия возымела твердое намерение не возвращаться, пока не отыщет своего дорогого и любимого Юстина. А так как женщины не любят откладывать исполнение своих желаний, то она и сделала все, как задумала; в новом наряде она походила на юного дружку на свадебной церемонии. И вот, идя одна по дороге, ведущей в столицу царя Одената, который, как я уже сказал, направил свое войско захватить Пальмиру, в трех милях от этой самой столицы она сбилась с дороги и очутилась на узкой, едва проторенной в густом лесу тропинке и, дойдя до ее конца, остановилась, не зная, куда направить стопы. Стала искать в чащобе хоть какую-нибудь тропку, чтобы выйти обратно на дорогу, ведущую к столице, и увидела источник с хрусталь но-чистой водой — это и был тот самый Родник Откровений, о котором я уже говорил и который пробудил обманчивые мечты в душе ее дорогого и любимого Юстина. Зачарованная мелодичным журчаньем воды, бившей из скалы сотнями прозрачных струй, и побуждаемая жаждой, Либия наклонилась испить живительной влаги и в зеркале вод увидела образ своего возлюбленного. Изумление и восторг мешались в душе ее со страхом, и она, как зачарованная, долго смотрела на чудесное виденье. Узнав любимые черты и полагая, что сам Юстин должен быть где-то неподалеку, принялась обшаривать углубления в скалах по обе стороны ручья, не обращая внимания на колючки, больно ранившие ее нежные белые руки. И, подобно истомленной жаждой лани, все возвращалась к хрустальному роднику, глядела на любимый образ и наконец излила переполнявшие грудь ее чувства в таких словах: