- Мымрин строил, - взволнованно говорил он, с более или менее сухого местечка, с островка, найденного им посреди весенней грязи, указывая на Успенский собор. - Видишь ли, прежде тут был храм, который строил еще сам Иосиф, и я тебе скажу, он потратил на это, чтобы не соврать, тысячу рублей, да, тысячу, тогда как пять-шесть окрестных деревушек стоили в ту пору в совокупности рублей восемьдесят, не больше. Чувствуешь разницу? Я это в книжке читал! - воскликнул Иван Алексеевич с необычайным волнением. - Тут правда есть... в книжке, в Иосифе, в деньгах, которые тогда имели одну цену, а сейчас другую... понимаешь ли ты меня? А храм обветшал, и его разобрали. Вот тут-то Мымрин, Мымрин Кондратий, и построил собор, который ты видишь.
- Что же это за собор? - сказала Сашенька. - На что мне в нем обратить особое внимание?
- Коротко сказать, он четырехстолпный, пятиглавый...
- А на столпах столпники стоят и их пятеро?
- Оставь свои шуточки... так продолжаться не может, - угрожающе начал Иван Алексеевич.
- Все, папа, все, я больше не буду, - подняла Сашенька руки в мольбе пощадить и простить ее. - Я внимательно тебя слушаю.
Старик принялся излагать дальше:
- Он стоит на подклете, в котором устроена теплая церковь, а в ней, в этой церкви, стоит рака с мощами Иосифа.
Теперь Сашенька, непокорная, смотрела себе под ноги и тихонько прыскала под нос, смеялась над серьезностью отца. Тот словно читал ее мысли и едва тут же не выкрикивал их вслух; уже на язык просилось: вот ты, Сашенька, думаешь сейчас, что у тебя ручки гладенькие, ножки стройные, что ты-то ни в какой раке не лежишь, и нет тебе до этого никакого дела, а я тебе скажу... Но он был очарован и молчал, впрочем, ему тоже захотелось смеяться, ведь то, что дочь возвышала себя, живую, над мощами давно сгинувшего человека, возносила свою живую, некоторым образом действующую красоту над его мертвым безобразием в эту минуту отнюдь не показалось ему чем-либо ужасным и кощунственным. Он ведь сам тоже еще крепко и достойно жив. С нежностью он ощутил давнюю, но вечно звенящую силу удара, разделившего его судьбу надвое и выразившего в Сашеньке ту громадную правду, что она плоть от плоти его. Мимо них вдруг побежала какая-то пожилая женщина, смешно семенившая на коротких ногах, - не черница, но с ясным указанием в облике на особую принадлежность к обители и одержимость преданности ей. Иван Алексеевич коротко прохохотал.
- А что, милая, - воскликнул он, останавливая женщину бодрым взмахом руки, - есть у вас тут книжки по истории, про то, как Иосиф все это строил, и как он еретиков мучил и казнил, как денежки на помин души брал? Я бы такую книжку купил.