«Голодный француз и вороне рад», — вспомнила Лидия и снова усмехнулась про себя.
Вдруг неподалеку ударил колокольный звон. Она встрепенулась было… но нет, это не службу служили: в церкви стояли лошади, а на колокольне развлекались перезвоном два пьяных солдата.
Везде было все голо, все черно, только торчали трубы да печи обгорелые, да виднелись закопченные своды, подпертые столбами, да подвалы, а жилая часть домов вся выгорела.
Тут и там лежали прямо на улицах мертвые тела, уже почернелые, но их никто не хоронил. Валялись и мертвые лошади, и улицы были словно бы затянуты смрадом разложения.
Лидия не сразу заметила, что беспрестанно крестится, — так страшно было. Флоранс, которая, конечно, нагляделась ужасов в этой жизни куда больше, чем Лидия, Флоранс, которая была homo belly, femina belly>[12], тоже сидела молча, с поджатыми губами, и щеки ее словно бы сразу ввалились.
По улицам проходили маршем отряды, и выглядели они вполне браво, но то и дело попадались отдельные личности, при виде которых Лидия даже о страхе своем забывала. Это была просто фантастика какая-то! В первые минуты показалось, будто она видит нелепейший из снов или очутилась на нелепейшем из маскарадов. Перед ней мелькали люди в шлемах, украшенных чрезмерно высокими плюмажами; кто-то был в бухарском халате, кто-то наряжен татарином или турком; кто-то напялил на себя латы времен Крестовых походов… Лидия где-то читала, что среди прочего французами разграблены были театральные костюмерные — не результат ли этого грабежа она видит перед собой? А впрочем, действуя по принципу: что на мне, то мое, — французы напяливали на себя все, что попадалось под руку, оттого и можно было увидеть усатого гренадера в священных ризах и треугольной шляпе, или другого — в женском салопе и с епитрахилью на шее, или третьего — в мантилье, шароварах и в каске, четвертого — в дьяконской рясе и огромной бобровой шубе…
Вдруг масса народу вся куда-то повалила с радостными криками.
— Что случилось? — взволновалась и Флоранс. — Куда это они ринулись? Уж не Кутузов ли пришел сдаваться?!
Лидия, которая отлично знала, что не может быть того, чего не может быть никогда, посмотрела на нее с насмешливой жалостью.
Впрочем, причина такого ажиотажа мигом разъяснилась: оказывается, французская труппа, еще остававшаяся в Москве, давала новую комедию, и все валили туда. Кричали также, что в каком-то доме на Арбате будет нынче бал, для иллюминации раздобыли целый сундук церковных свечей, так что можно хорошенько повеселиться.
— Пошли танцевать! — заорал какой-то гренадер, помахав Лидии. — Где ваши барыни? Где ваши девицы! Нам не с кем танцевать!