Фриц кивает головой, отхлебывая из кружки узвар:
— Кармешка луче.
— А нас никто не кормит. Мы сами едим…
— Ну, лучше, дак и лучше, — поджимает бабушка губы, и кусочек хлеба под салфетку убирает.
А Фриц с интересом бабушкину комнату оглядывает, и на ходиках старых взгляд его замирает. Глаза переводит на гирю в виде шишки еловой, на которой подвешены ножницы и зеленая гильза от патрона винтовочного с торчащим гвоздем из нее:
— Матка, матка!
— А, часы! Известно, что надо ремонтировать, да где мастера взять…
— А Фриц — мастер! Правда, Фриц? Отремонтируй бабушке часы!
Фриц улыбается и кивает головой.
— Молодец, Фриц! Они хорошие, только идут не туда! А ты, бабулечка, не бойся, он отремонтирует! Он же мастер мировенский!
— Ну, раз мастер, дак и делает нихай, — соглашается бабушка с легкостью, удивившей Валерика. — Знаю, что отладит.
— Откуда ты знаешь, бабуля?
— Ну, дак видно ж… Да и тебе больно хочется.
— Хочется, бабулечка! Знаешь, как хочется!
— Покажи ему наш инструмент. Там кусачки хорошие, что монтер оставил, как подарок. Может, что и сгодится…
Хоть и заметила бабушка, с какой бесцеремонностью уверенной Фриц снял со стены часы, отцепил маятник и гирю с довесками, а с тревогой справилась не сразу. Доверила немцу, а ревность, как за дитя свое родное, в руки чужие попавшее, не покидала ее, пока Фриц колдовал над часами. На переднике руки сцепив, в немом изумлении замерла, за руками немца наблюдая. Не понимая его действий, она все же чувствовала, что немец делает именно то, что часам ее надо сделать. И только вскрикнула нежданно: «Ой, Боже ж Ты мой!», когда Фриц неожиданно быстро сунул палец в лампадку, что теплилась перед иконой, и что-то смазал в часах.
— Ничиво, матка, — успокоил он бабушку. Собрал часы, заправил цепочку с гирей без довесков прежних, повесил ходики на место и маятник качнул.
Часы пошли размеренно и четко.
— Алес гут, матка.
— Дай тебе, Господи, здоровья, сынок, — с тихой радостью вздохнула бабушка. — Да сохранит тебя Царица Небесная от всяких бед. И я помолюсь, чтоб домой ты пришел невредимым… Такие ж руки золотые сгодятся всюду!
Но Валеркина радость была настолько большой и высокой, что сказать ничего не мог из того, что хотелось. А все потому, что слезинки мешали, в глазах заблестевшие, и в горле мешало что-то. И все ж прошептал:
— Вот видишь, бабулечка?..
Ничего не ответила бабушка Настя, а лишь напоследок спросила у Фрица:
— Дома кто-нибудь есть из живых?
Фриц плечами пожал:
— Письмо нет…
— Батюшка Сталин, Бог даст, скоро домой вас отпустит. Там и отыщешь своих, если война не побила. И то хорошо, что хоть сам уцелел. А домой, видно, хочется незнамо как!