— Вот же сволота! Бандит, насильник, убийца, а жить, зверюга, хочет! — ядовито усмехнулся Суровикин. — Вот что их толкнуло на прорыв из котла! Убийцам жить захотелось! И кто ж их организовал и повел?
— Василий, у них же, в лесах под Минском, генералов было до хреновой бабушки. И все отъявленные главари, и потому высоких званий!
— Уже в плену я узнал, что прорыв организовал командир 78-й Баден-Вюртенбергской пехотной дивизии генерал-лейтенант Траут, любимчик фюрера. Остатки своей разгромленной дивизии он сделал костяком «прорывной» колонны. Но прорыв захлебнулся в собственной крови. Русские хорошо нас встретили…
— Дак ты и в эту «прорывную» колонну умудрился попасть? — с укоризной спросил Суровикин. — Бедный ты, бедный Иоганн. И действительно, как ты еще уцелел!
— Видно, кто-то за тебя молился усердно, — тихо сказал Кузьмич.
— Моя маленькая Эльзочка…
— Ухажерка, наверно, твоя, — пошутил Суровикин.
— Жена…
— А, это которую поляки палками убили за то, что она взяла вещей сверх меры! — вспомнил Кузьмич. — Мне ж то письмо, что прислали тебе дети об этом самом, Бергер пересказал… До сих пор не могу вразумить, сколько вещей можно в детскую коляску положить, чтобы оказалось сверх меры? Сверх какой меры?
— Видно, у тех поляков давно на немцев руки чесались! — подсказал Суровикин. — Но зачем при детях убивать! Это ж голый фашизм!
— А может, поляки хорошо запомнили, как их когда-то выгоняли немцы с польской земли, из родных домов, — заметил Кузьмич.
Помолчали.
— Я вот сегодня у Мюллера Фрица, — Кузьмич легонько толкнул Иоганна плечом. — спросил у Фрица: что тебя удивило у нас? И Фриц мне ответил, что его удивило. А тебя что-нибудь удивило у нас? Что-то ж, наверно, упало на душу?
— Упало на душу, Иван Кузьмич, и удивило. Удивили меня сами люди. Как они от пайка, что по карточкам получают, нам кусок хлеба отламывают… В лесах под Минском люди тоже делились с нами последним… Но там, может быть, из страха перед нами, вооруженными! Но сейчас мы никто! Мы бывшие ваши враги! А у вас дети, что всегда хотят есть. И вы знаете, что нас кормят лучше, но не верите этому.
— Люди не верят, что пленных могут кормить лучше. Наши пленные в ваших лагерях сотнями тысяч с голоду гибли. Вот и не верят… Да и не только поэтому. Вера у нас другая, человеческая! И сам Бог у нас по-человечески наш!..
— Да что ты ему толкуешь, Кузьмич! К немцам понятие пришло не от наших слов, а от кулаков наших крепких, да от нашего всепрощения. Хотя наше это самое всепрощение они принимают за нашу слабость… И не только немцы, а вся Европа так считает. Себя, разумеется, они ставят выше нас! А все потому, что гонору у них больше, чем сами весят…