Ребята намеренно пошли мимо коновязи горкома партии.
Уткнувшись в подвешенные торбы, лошади монотонно жевали. Обычные лошади. И хвосты у них были обычные, масти не- подходящей.
Лошадей озирая, друзей машинально замедлили шаг. И тут их лица осветились радостью охотников, напавших на добычу долгожданную: среди лошадей обычных, будто взялась из сказки, стояла лошадка ухоженная, соловая красавица с роскошным хвостом соломенным!
Красоту свою чувствуя, она голову гордо держала и только гривой потряхивала, да хвостом, как снопом тугим по ногам стегала, мошкару отгоняя.
Кобылка была впряжена в легкую бричку с откинутым верхом. И бричка сама, и дуга, и оглобли, и два колеса, и сбруя упряжная — были черного цвета с заклепками и позументами под золото жаркое, скрытое лаком.
— Вот это да-а! — конопатинки Толика по лицу разбежались от улыбки счастливой.
— Ух, ты! — на шепот сошел Валерик, словно спугнуть боялся видение это.
Глаз Толяна упал на хвост ее светлый, да и присох неотрывно:
— На шухаре будь! — приказал он Валерику. А сам, оббежав коновязь, огляделся и подошел к кобылке по-хозяйски. Шелковистую россыпь хвоста принял в руку, будто струны прозрачные:
— Вот это волос, Валерка! Вот это да! Под крючок самый цимус! Пару волосиков намотаю на палец… Пару, чтоб кобылка не дергалась…
Намотал и резко дернул вниз! Но слабо дернул: волос крепко сидел в репке хвоста.
«Значит, волос надежный, раз крепко сидит! Не то, что у клячи корявочной!»
Рвал теперь резко и сильно по одному волоску, собирая их в левую руку. Сам себе улыбался Толян, и сердце его ликовало.
На Толяна кобылка косилась, морганием глаза отмечая потерю каждого волоса, да ушами прядала, выжидая с терпением, когда ж эта пытка закончится!
Увлекся Толян и упустил осторожность. Озираться даже не стал, надеясь на безнаказанность. А Валерик тут и закричал голосом придавленным:
— Шухар, Толян! Смывайся! Сзади мужик какой-то!
— Да щас, погоди!..
Еще волосок напоследок собрался рвануть, как кто-то безжалостно-больно, будто клещами, за ухо схватил Толяна. Без слова и брани схватил! И Толяну почудилось, что этот кто-то его от земли оторвал и все продолжал поднимать с нарастающей болью и гулом в ушах! И так крутанул его бедное ухо, что Толян обомлел, услышав за болью пронзительной оглушительный хруст в голове.
Сквозь слезы успел разглядеть галифе темно-синее с красным кантом и сапоги, до блеска стального начищенные.
«Лягавый! — холодом ахнуло сердце Толяна. — Батю теперь затаскают!»
И Толян заскулил: так ему еще не было больно и страшно:
— Дяденька, дяденька! — чтобы как можно скорее разжалобить да прощение вымолить. — Я не знал, что она — это ваша! Ей-Богу, не знал! Я, дяденька миленький, больше не буду! Ей-Богу, не буду!