Мундиры у других имели вид не менее плачевный, и Валерик, глядя на Фрица, тоже сморщился от жалости к немцам: «Эти тряпки дядя Ваня уже и на корявки не возьмет!»
Валерик как-то спрашивал бабушку Настю, почему пленным немцам новой формы не дают?
— А какой такой новой, внучек ты мой? Если новой той самой, дак ее уже нету, наверно. А новой другой — видно, не из чего шить. Все ж и в Германии той поразбито, как и у нас. Дак мы хоть вместе в России своей, а немецкие бабы одни там кукуют. Мужики-то ихние у нас вон мордуются… Вот и ходят они, в чем их Гитлер родил… А русские наши мундиры батюшка Сталин поганить на немцах не дает.
«Поганить не дает!» Батюшка Сталин не видит, что Фриц и все другие немцы как нищие ходят! Он не видит, а мне стыдно!»
Разглядывая мундир свой на просвет, Шварц заговорил, чтоб и Валерик слышал:
— Тофарищ Сталин гофорит: «Не готели жить по-немецки, будешь жить по-софецки. Будет плохо, гофори разгофорку: «Арбайт махт дас лебен зюс!» — То значит: надо ишачить, чтобы жисть стала сладкой и много шастья было!
И, подав руку Валерику, представился:
— Ихь бин Пауль Шварц.
— Валерик.
— Зэр ангэнем, Валерик, — пожимая мальчику руку, Пауль скупо улыбнулся.
— Мне тоже приятно, — кивнул Валерик. Слово «ангэнем» он уже знал от Фрица, когда знакомился с ним.
В это время проломы в стенах коробки осветились солнцем, и немцы в обсохших мундирах, шаркая колодками, стали расходиться по рабочим местам, где их уже поджидал строительный мастер Иван Кузьмич, хозяин работ на руинах.
— А ты чего здесь? — нахмурился Кузьмич на Валерика.
— А мне сержант разрешил, — глядя на сбитые носки сапог Кузьмича, поежился Валерик.
— Разрешил, разрешил! — подтвердили немцы.
— Не положено это, вообще-то, — мастер в гармошку собрал морщины на лбу. — И какой тебе тут интерес! — пожал он плечами и тут же, словно забыв о Валерике, стал объявлять задание на день:
— Значит так, солдаты! Рушить стены сегодня не будем: трактор забрали у нас на другие дела. А будем мы все разбирать, что вчера наваляли! И все выносить на площадку к машинам! Знаю, что выносить на себе — дело паршивое, хуже коросты… Но деваться нам некуда. А все потому, что время идет, жизни нет, а жить надо… Так что сегодня у нас все, как вчера. Поехали!
И тут же немцы, кто был помоложе, не спеша потянулись к будке сержантской за инструментом. От группы Бергера пошли Пауль и Себастьян белобрысый, что обидел немца неприметно-тихого.
— Фриц, а зачем вон тот, что с Паулем пошел, обидел вон того, большого?
— С Паулем — есть Себастьян, а большой — есть Вальтер.