— Малышка, ты чего сидишь, пойдем, все уже начинается.
Не задавая лишних вопросов, я иду за ней, сначала по лестнице, потом через двор, — и наконец попадаю в молитвенную комнату. Сотни монахинь, живущих в монастыре, сидят на земле, образуя несколько рядов, а некоторые стоят вдоль стены. Зал наполнен шепотом и бормотанием. Меня удивляет отсутствие Тулку Ургьен Ринпоче. Наверное, его что–то задержало. Но это не страшно! Как и все остальные, я кланяюсь три раза и иду вперед: хочу сесть где–нибудь ближе к центру, чтобы не пропустить ничего интересного. Поэтому я занимаю свободное место в первых рядах. Вижу, что на меня с улыбкой смотрит незнакомая старая монахиня; кажется, она руководит хором и обучает пению. Я, не задумываясь, пересаживаюсь поближе к ней. Меня переполняет энтузиазм, поэтому я не замечаю удивления в ее взгляде. В ее г лазах я вижу только доброту. Внезапно я понимаю, что все, кто сидит рядом, почему–то молчат и как–то странно смотрят на меня. Тогда я решаюсь заговорить со своей соседкой — согласитесь, совершенно естественное поведение в такой ситуации.
— Как тебя зовут?
— Ани Дармазоба…
— Ничего, если я посижу здесь?
Несмотря на все свое дружелюбие, Ани Дармазоба не отвечает мне. Вместо этого она отводит глаза, начинает беспомощно озираться по сторонам; ее явно что–то беспокоит, но при этом она продолжает улыбаться. Я ничего не знаю о монастырских обычаях, никто не рассказал мне о том, сколько запретов может скрываться за молчанием. Поэтому молчание Ани Дармазобы я воспринимаю как согласие. Ошибка. Кто–то сильно трясет меня за плечо:
— Эй, ты! Иди–ка отсюда, тебе здесь не место.
Я смущенно оборачиваюсь. За мной сидит монахиня со странным, неправильно–морщинистым лицом. Я не могу назвать ее уродливой, но есть в ней что–то злое, что сразу вызывает у меня неприязнь.
У нее довольно грубый, неприятный голос.
— Тебе нельзя тут сидеть, это места для заслуженных монахинь… иди отсюда!
Этой женщине на первый взгляд лет столько же, сколько моей матери. Она встает, снова хватает меня за плечо и пытается вытащить из ряда. При этом она что–то невнятно ворчит, а я, забыв, где нахожусь, начинаю упираться. Монахиню буквально переполняют важность и чувство собственного достоинства, поэтому у меня возникает инстинктивное желание сопротивляться. Чем сильнее она тянет, тем сильнее я упираюсь. Наше молчаливое противостояние привлекает всеобщее внимание. Некоторые монахини начинают тихо смеяться, прикрываясь рукавами, остальные смотрят на меня крайне неодобрительно.
— Малышка, тебе лучше пересесть назад, тебе оттуда все будет видно, обещаю…