Через сорок девять дней тело учителя было кремировано в монастыре Боднатха. А еще через три дня несколько монахов и наставников собрались перед храмом stupa, где Тулку Ургъен Ринпоче обрел последнее пристанище. Мы должны забрать его прах. Один из учителей осторожно открывает печь. Я сдерживаю дыхание. Среди серого пепла стоит череп наставника и словно смотрит на меня пустыми глазницами. Я инстинктивно отступаю назад. Череп учителя не сгорел. Меня охватывает дрожь; несмотря на зной, холодный пот струится по спине.
И в этот момент что–то внутри у меня обрывается. Рыдания, которые я так долго сдерживала, хватают меня за горло и яростно рвутся наружу, словно бурная река, прорвавшая плотину. Никогда прежде я так не плакала. В моих слезах смешиваются отчаяние, страх, разочарование, и поток эмоций и чувств уносит меня прочь. Только сейчас я окончательно осознала, что учитель умер. «Ты осталась одна, ты осталась одна…» — лишь эта мысль пульсирует в голове. Я чувствую себя ребенком, который потерял в толпе свою маму и теперь испуганно ищет знакомое лицо и ждет, когда его снова обнимут ласковые руки, а родной голос шепнет: «Не волнуйся, я здесь». Но ничего подобного не происходит.
Когда я наконец прихожу в себя, щеки у меня пекут от слез, а глаза успели опухнуть. Все удалились. Добрая душа догадалась зажечь лампадку в углу комнаты. Печь закрыта, ее завесили расшитым покрывалом. Меня трясет. Рубашка на мне холодная и влажная: должно быть, я сильно вспотела. Становлюсь на колени, а затем сажусь на землю — даже это движение требует огромных усилий. Тело ломит, как после яростной схватки. Душу разрывают боль и тоска. Все движения замедленны, мне приходится по крупицам накапливать физические и духовные силы. Пытаюсь собраться с мыслями, но чувствую, что во мне не больше жизни, чем в мешке с землей. Тело переполняет невероятная тяжесть.
За всю свою жизнь я ни разу не чувствовала себя такой несчастной. И такой одинокой. Поздно вечером я возвращаюсь в монастырь Боднатха — друг- монах уступил мне свою комнату на время церемоний. Не помня себя, я бреду по лестнице: ноги сами знают, куда идти, а остальное не важно.
День, окрашенный горькой печалью… мне трудно о нем вспоминать. У меня получится толком рассказать о том, что со мной творилось, — просто нет таких слон. Многие люди пережили смерть самого главного для них человека, но никто не может поделиться своей болью. Скорбь личное испытание каждого.
По моей руке ползет блоха, а я упорно душу в себе желание ее раздавить. У меня уже все ноги в царапинах: постоянно расчесываю места укусов мелких назойливых насекомых. Если вообще ничего не делать, то и эта блоха напьется моей крови. Я аккуратно подцепляю ее пальцем, опускаю на землю — и чувствую себя героем; да, буддизм все–таки требует бесконечного самоконтроля.