— Это я, Зинаида Кочергина. Я одна.
Во тьме, совсем рядом, ей ответили:
— Долго ж гуляла, Зинаида. Заждались.
Тьма около нее уплотнилась, мужская сильная рука нашла ее руку, потянула за собой в комнату. И тот же голос с затаенным нетерпением произнес:
— Витя! Саморуков! Сверни, брат, потолще. Ну, силушек моих нет — так курить хочу. За двое суток аж уши опухли…
4
На допросах Зинаида Кочергина наотрез отказалась отвечать — тянула время, чтобы дать Волку уйти. Но то, о чем она молчала, стало известно Корсунову и Тренкову из других источников. На исходе второго дня после ее ареста Коршунов привел к Заварзину Тамару Ганенко, которая работала домоуправляющей на участке третьего городского отделения милиции. Паспортистку этого отделения Раису Волкову пошел арестовывать Роман Мациборко и должен был с минуты на минуту привести ее сюда же.
— Садитесь, Ганенко, — сказал Заварзин. — Сколько же вам лет?
— Восемнадцать…
Так горько, так тяжело было сознавать, что смерть двух сотрудников, ранение четырех, бессонные ночи десятков людей оплеваны и загажены этой девчонкой! Она все еще стояла перед ним — и глаза ее, юные, молящие, дочиста выжженные стыдом, не были глазами преступницы. Тем горше стало Заварзину.
Корсунов, насупившись, сидел на диване. Заварзин вопросительно глянул на него.
— Проверим, Сергей Михайлович, всю ее документацию, конечно, — сказал он, отвечая на его немой вопрос. — А покамест все говорит за то, что в первый раз она…
— Никогда, никогда в жизни чужого не брала! — прижав кулачки к груди, воскликнула Тамара Ганенко. — Верьте мне, дяденьки! Зинка Кочергина в душу ужом пролезла. Упросила, деньги насилком всунула. Я даже и не поняла, как это случилось.
И Заварзин видел — не врала она. И все его гневные слова улетучились куда-то. Что тут скажешь? Чем поможешь?
— Дяденьки… — повторил он, усмехнувшись. — Садись, тетенька… Что же ты сделала со своими деньгами? Как вы их поделили с Волковой?
Тамара села, утопила лицо в ладонях.
— Стыдно мне… Ой стыдно мне! Пополам поделили с Раиской…
— Значит, по полторы тысячи пришлось. По три буханки хлеба, даже с довеском. Сладок ли был хлеб, Тамара?
И не в силах совладать с собой, добавил жестко:
— Совесть свою сожрала с тем хлебом, Тамара, и молодость свою, и честь.
Она ответила, глядя на него сухими глазами:
— Дяденька, не казните меня. Сама себя уж исказнила. Вот что решила я: не буду жить, руки на себя наложу.
— Не позволим, — холодно сказал Заварзин. — До суда не позволим, Тамара. А после… И после не советую. Взяв бандитские деньги, ты продала нас — и живых, и двух погибших наших товарищей. Уйдешь подло — продашь вторично. Подумай хорошенько об этом. Впереди у тебя долгая жизнь, и время подумать — будет.