— Кто?
— Ваш человек. Входит в дверь. Если надумаете и захотите увидеть меня сегодня, велите ему не таскаться за мной. Я от этого робею.
Молчание. Потом:
— Вам было сказано — не уезжать из округа.
— Ничего подобного.
— Ни вас, ни Вульфа не было дома в одиннадцать часов… или вы уклонялись от встречи с моим человеком.
— Я был на пасхальном шествии.
Опять молчание, теперь более затянувшееся.
— В котором часу вы приедете? Сюда, в Берчвейл.
— Пожалуй, к двум поспею.
— Мой человек там?
— Да.
— Передайте ему трубку.
Что ж, это уже было вполне приемлемо. Пока все шло как по маслу, за одним лишь исключением. После того как вестчестерский сыщик завершил телефонные переговоры, и мы сошлись на том, что я поеду сам, сержант великодушно заявил, что счёт оплатит полицейское управление. Я спросил сыщика, осознал ли он, что я не потерплю слежки за собой, на что он ответил, чтобы я не волновался, поскольку он возвращается на Тридцать пятую улицу, дабы встретиться с Ниро Вульфом. Мне это не понравилось, но я смолчал, поскольку ещё не решил, что говорить. Поэтому, заглянув в забегаловку на Лексингтон-авеню, чтобы проглотить сэндвич и пинту эля, я первым делом зашёл в телефонную будку, позвонил домой и наказал Фрицу не снимать дверную цепочку и говорить посетителям, что Вульф отбыл из города и больше ничего. И ещё — никого не впускать.
Всё-таки то, что я двигался, помогло. Пока я колесил по Центральному парку и по близлежащим авеню, я разобрался с самыми насущными проблемами и теперь, по пути в Берчвейл, составил для себя ясную картину. Учитывая все обстоятельства, например, что дом выставляют на продажу, не оставив мне даже намека, не говоря уж о четком плане действий, я бы не рискнул побиться об заклад, что Вульф попросту затаился. Уж больно искренне Марко кудахтал: «О, мой друг, мой бедный юный дружок…» Вполне могло статься, что Вульф и в самом деле решил умыть руки. Сотню раз, а то и больше, когда что-то или кто-то — частенько я — ему особенно докучали, он начинал разглагольствовать о своём собственном доме в Египте и о том, насколько замечательно было бы пожить там. Я, естественно, пропускал это мимо ушей как досужие бредни. Теперь же я осознал, что человек, настолько эксцентричный, чтобы угрожать переездом на житье в Египет, вполне эксцентричен для того, чтобы претворить свою угрозу в жизнь, особенно после того, как дело заходит так далеко, что он вынужден улепетывать, как заяц, вскрыв коробку с колбасками.
Следовательно, я был бы олухом, полагая, что он просто отсиживается где-то, собираясь с силами и вынашивая планы. Но и обратного полагать я не мог. Я вообще ничего не мог полагать. Исчез ли он навсегда, или замыслил нечто такое, по сравнению с чем его обычные выходки казались бы детскими шалостями? Подразумевалось, видимо, что я одним махом отыщу ответ на этот вопрос, как и на все остальные, руководствуясь, естественно, собственным опытом и интеллектом, однако в моем нынешнем положении комплимент мне не польстил. Если случилось так, что я, наконец, окончательно и бесповоротно предоставлен самому себе, то очень даже хорошо; как-нибудь справлюсь. Но, с другой стороны, с жалованья меня вроде бы пока не сняли… И что из этого следует? Свихнуться можно. В итоге, все для себя прояснив и разложив по полочкам, в Берчвейл я прибыл в более свирепом и презлющем настроении, чем когда бы то ни было.