Около шестидесяти лет прошло с тех пор, как в Сернанкуре произошли все эти события. Список еще живущих лиц, которые могли бы быть к ним причастны, наверняка был очень коротким. Абуэло дожил до преклонного возраста, ему было девяносто лет. Я с трудом мог представить себе, что его сверстник, старик, решил пойти на кражу, жертвой которой я стал. Но нельзя было исключать подручных. Если только с фильмом и этим лебенсборном не были связаны другие обстоятельства, о которых я пока не знал…
Вскоре, когда в моем мозгу закружился рой подозрений, я отчетливо увидел лицо Долабеллы. Я вспомнил тот момент, когда три дня назад застал его роющимся — можно даже сказать, проводящим обыск — в ящиках письменного стола моего деда. Что он искал? Хотел ли Долабелла заполучить бобину, которую у меня украли? Возраст этого антиквара оставался для меня тайной. На первый взгляд ему было лет семьдесят. Но, возможно, он был старше и, как многие люди, подверженные сильным страстям, продолжал заниматься любимым делом, несмотря на возраст. Был ли он во время войны подростком? Знакомя меня с ним, Алиса сказала, что Долабелла «старинный друг» Абуэло. Следовало ли из этого сделать вывод, что он знал моего деда уже тогда?
С другой стороны, сколько людей могло знать о том, что я нашел эту девяти с половиной миллиметровую пленку среди множества фильмов, составлявших коллекцию моего деда? Следили ли за мной? Шпионили ли за мной, когда я встречался с Элоизой? Маловероятно. Однако многим было известно о расследовании, которое вела молодая аспирантка университета. Она много раз приезжала в деревню, расспрашивала местных жителей. Кое-кто из них наверняка был связан с нацистским родильным домом.
Теряясь в догадках, я почувствовал себя бесконечно одиноким. Мне не с кем было поделиться своими переживаниями. Я уже говорил, что угрозы никак не повлияли на мое желание не обращаться в полицию, но я, несомненно, преувеличивал, поскольку вначале испугался. Человек, способный убить кота столь варварским способом, был, вне всякого сомнения, готов расправиться со всеми теми, кого я любил.
Да, я не стал обращаться за помощью к полиции, однако почувствовал желание исповедаться своей бывшей жене, Лоранс. Но не для того чтобы поставить ее в известность по поводу сделанных мной открытий, а чтобы она была настороже. Моя бывшая жена жила в тысяче пятистах километрах от Парижа, и поэтому я решил, что такое расстояние убережет их — Лоранс и Виктора — от любой опасности.
И все же я не удержался и снял телефонную трубку. По голосу Лоранс я понял, что она нисколько не удивилась моему звонку. Я всегда был для нее открытой книгой. Та легкость, с которой она вычисляла «мою аффективную заторможенность», как она говорила, очень быстро притупила наши чувства.