Нечёсаный и грязный, в изодранном в клочья подряснике Фалалей, придя во дворец, звоном цепей, повешенных на шею, видом язв на босых ногах и на полуобнажённом теле, смрадным запахом сразу очаровал всех. Он растолкал царедворцев, стоящих у дверей, выгнал всю толпу знахарей и гадателей, сел на скамейку без позволения и поглядел на царя, который тихо молился в углу спальни, держа акакию в руке.
— Молишься? Молись дольше, прелюбодей, — огрызнулся Фалалей. — Душу продал бесу из-за бабы блудливой. Замолишь часть грехов, а тут и жди сокрушающего огня. Рад бы стать последним работником на царской конюшне, чистильщиком седёлок, разрисовщиком копыт, чесальщиком грив, мыльщиком скота, да и того не дано будет тебе. Я разгадал тебя, Помазанник. Русский князь антихрист на тебя богом наслан в наказание за твои мерзости…
— Признаю, грешен, брат мой;- в священном страхе залепетал Никифор. — Оттого и несу такую муку. Ночей не сплю, — произнёс он, не отнимая головы от полу.
— Ещё не так будешь мучиться, окаянный! На том свете язык-то станет прилипать к раскалённой сковороде. А бестия будет тебя в котле со смолою варить, да ещё на огне поджаривать. Один бок будут поджаривать, а другой станет нарастать. А нарастёт, и тем боком в огонь положат. А потом повесят за ребро на крючки и бросят ещё обгорелый-то твой прах на растерзание птицам. Как налетят, соберутся коршуны-то, да и станут раздирать тело на кусочки, кто глаза выклюнет, кто печень долбит, кто ретивое выклёвывает. Вот тогда покорчишься, все грехи свои вспомянешь…
— Так, так, — с сухим восторгом повторял Никифор, — по грехам нам и мука… Гордыня смучала всех… Богомерзкое высокомерие… А ведь как говорил Иоанн Дамаскин: «Не люблю ничего своего», ибо всё указано в евангелии и в трудах отцов церкви. Отец мой, вразуми меня недостойного.
Фалалей осмотрелся кругом, ничего не увидел кроме трона, взобрался на него, схватил скипетр и стал им стучать об пол.
Паракимонен, наблюдавший в щёлку двери, в ужасе вбежал в спальню и умоляюще произнёс, склонившись перед Фалалеем:
— Отче святой, сие седалище приличествует только божественному василевсу… Недостойны мы… смертные…
Фалалей поднялся, плюнул на трон и, отряхнув свои лохмотья, потрогал сиденье, точно прикоснулся к чему-то нечистому.
— Христос не имел трона. А вы, богохульники, завели, да ещё золотые. Тьфу!..
И он пошёл к двери, плюя налево и направо, звеня цепями.
Царь побежал за ним.
— Вернись, брат мой во Христе. Вернись, душа моя скорбит смертельно… Только на тебя уповаю, вижу твою благодать…
Никифор подвёл его к трону и усадил на него. Сам опять опустился перед иконой на колени. Фалалей оглядел через дверь палаты царя с нескрываемой брезгливостью: