— Так тебе и надо. Не зазнавайся…
— Ох правда, отче…
Никифор наклонился и поцеловал лохмотья юродивого. Он понимал теперь, узнав нравы двора и душу царедворцев, что вкус к правде и независимости покупаются такою огромною ценою, на которую способны лишь избранные, вот такие неуязвимые юродивые. И то, что есть такие люди на земле, подтверждало ту древнюю истину, что «блаженны нищие духом, ибо они бога узрят», и жизнь это делало исполненной надежд и смысла: есть, есть и будут всегда на свете люди, которые считают царя не выше себя. И это внушало и ему священный ужас и досаду. Ведь все каждодневно уверяют его в непогрешимости царского слова и дела, и первым во всей Вселенной.
Никифор поднялся на ноги и сказал с облегчением:
— Не побрезгуй, отче, откушать со мной. Почту за счастье.
— Пусть принесут.
Сам паракимонен с подчёркнутой почтительностью поставил перед Фалалеем вкусные изысканные кушанья: вымя молодой свиньи с фризийской капустой, откормленную курицу, мясо ягнёнка, овощи, сыр, фрукты, вино. Потом поставил рядом блюдо с золотыми монетами, из расчёта, что Фалалей возьмёт себе что-нибудь. Блюдо с золотом юродивый тут же сбросил на пол:
— Яд.
— Яд.
И монеты, звеня и подпрыгивая, рассыпались по полу священных палат. Евнух бросился собирать монеты.
— Пусть этот пёс ползает и собирает золото, — сказал Фалалей. — Он — ненасытная утроба, у него и совесть золотая.
Из другого блюда Фалалей сбросил на пол мясо, истоптал его:
— Мерзость перед господом… Труп…
Но к фруктам и овощам прикоснулся. Никифор принёс тазик с водой. Пока Фалалей ел, Никифор мыл ему ноги и вытирал их шёлковой тканью. Потом он взял из рук Фал алея несколько маслин и съел их.
— Досыта ешь, отче.
На душе у него стало легче, как впрочем всегда, когда он встречался с блаженными.
Фалалей встал с кресла, отряхнул с себя крошки.
— Скажи, отче, мне, грешному, нет ли каких-нибудь более явных знамений, преподанных тебе свыше о моей судьбе… Вон варвары пришли на Дунай…
— Клин клином вышибают, — пробурчал Фалалей, — клин клином…
— Если я так понимаю, ты советуешь мне позвать на помощь печенегов? То есть сделать то, что я давно надумал?
Царь с мучительным вниманием приготовился слушать, но тот забыл все, устремив глаза вдаль.
— Так ли понимать надо, святой отец?
— Так и понимай…
Фалалей пошёл к двери, бормоча:
— Чепе-неги… Чепе-неги…
В дверях его встретил первый министр:
— Вот он тебе первый понималыцик. С него и начинай.
Евнух подобострастно раскрыл перед ним двери (он боялся Фал алея больше царя). Царедворцы все как один склонились перед ним в трепете и, пока шёл он по проходам священных палат, люди на коленях преграждали ему путь, целовали его язвы, ноги, цепь на шее и ветхие лохмотья, хотя он отбрыкивался от них и изрыгал непристойные ругательства. Чем грубее, отвратительнее вёл себя каждый юродивый в Константинополе в ту суеверную пору, тем боговдохновеннее казался блаженный, тем сокровеннее принимали его речи, тем больше почитали и возвеличивали.