Голос её был печален, мягок, задушевен. Редко она дарила его нежным расположением. Он не смог её оттолкнуть. Никифору так хотелось искренней преданности от окружающих, тем более от жены, которую он всё время попрекал холодностью, что он готов был ей поверить. Он стал гладить её распущенные волосы. Он её только и любил, притом ему хотелось, чтобы его кто-нибудь пожалел. В глазах окружающих он читал только угодничество, лесть, суетливую готовность предупредить его желание, ожидание подачки, наконец, безотчётный страх. А кто его мог пожалеть кроме жены? И Феофано это знала. Она положила голову ему на грудь, говорила:
— Царицы несут двойное бремя, они разделяют участь мужа и иго собственных забот, которые их преследуют каждый день. Мудрые царицы несли это бремя гордо, незаметно для окружающих, и были утешением и опорой своих мужей.
Царь обмяк, доверчиво стал говорить ей о своих опасениях, показал ей письмо доносчика.
— Вот диковина! — иронично заметила царица. — Я каждый день получаю такие письма, посредством которых хотят внушить мне ненависть к тебе.
Она принесла такое же письмо, адресованное царице. В нём был донос на Никифора, который якобы разлюбил её и домогается руки малолетней девицы из болгарского царственного дома, хотя эта девица предназначалась Феофано в жены молодому царевичу Роману.
— Какая низкая клевета! — воскликнул царь, которому претила не только распущенность, но и какое-либо легкомыслие в этом роде. — Чтобы я покушался на честь своей невестки и напакостил пасынку?!
Он обнял её, она застенчиво заулыбалась.
— И в самом деле, эти доносчики хотят поссорить меня с тобой. Но это не удастся…
Царица стала глотать горькую слезу: Такого рода поддельных писем у неё было заготовлено много: она показывала их друзьям — патрикиям и приберегала на случай. Письмо было как нельзя лучше кстати.
Никифор поднял её на руки и понёс к царственному ложу. На этот раз царица одарила его самыми пылкими ласками. Он был в восторге. Жена была довольная, счастливая. Это подняло его дух. Ни слова упрёка больше не вымолвил царь, ни тени недовольства, он был счастлив. Он только восхищался ею. Он испытал свежесть супружеских ласк.
— Мой несравненный, — сказала Феофано после исступлённых и горячих объятий, — наше блаженство было бы ещё слаще, если бы меня не омрачали эти слухи, которые злые люди распускают вокруг нас. На рынках и площадях жены ремесленников и торговцев открыто произносят, что царь сошёл с ума, он хочет оскопить царевичей-пасынков и постричь их в монахи; дескать удаляет от себя лучших полководцев, а престол готовит брату куропалату Льву… этому пропойце…