Голос её был полон вдохновения, нежности и отчаяния. Руки её лихорадочно сжимали стан Цимисхия, были горячи и цепки, от них расплавился бы и металл. Продолжая бессвязный любовный лепет, она тихонько подталкивала его к ложу, на котором с момент досуга отдыхал василевс. И Цимисхий не в силах был противиться её словам и объятиям. Рука его упала е ней на грудь, и он ощутил прилив такой необоримой страсти, которая окончательно спутала его помыслы. Она прижала его к себе и её дыхание уже обдавало его лицо:
— Несравненный мой и сладчайший, я буду твоей собакой, с которой ты волен делать все, что тебе заблагорассудится. Я готова жить так, как ты захочешь, лишь бы встречаться с тобой. Согласна жить в хижине рыбака на берегу моря, в притворе захудалой монастырской церкви, в лесной землянке у дровосека, только не лишай меня своего внимания, иногда посещай меня… Воздух столицы будет мне целительным бальзамом. Этим воздухом дышишь ты. Видеть тебя, ласкать тебя — источник моей жизни. Кто может любить тебя как твоя Феофано?! Ты — моя мука, ты — моя радость, ты — моё величие, ты — моя судьба. Каждая рабыня, живущая в столице, и могущая видеть тебя хотя бы однажды в год на торжествах, счастливее меня. Так мы будем доверчивее друг к другу.
Она поднялась, повинуясь толчку его руки, и губы их сблизились. Ощущение покорного и обольстительного тела судорогой охватило его. Счастье было на пороге к осуществлению, но в это время вошёл временщик.
— Владыка, — произнёс он сухо и громко, — сроки приёма истекли. Тебя ждут государственные дела.
Цимисхий отпрянул, почти вырвался из объятий Феофано. Опустив книзу глаза, он пытался побороть смущение. Феофано исступлёнными глазами пожирала его, она ждала его приговора, от которого зависела её судьба.
Иоанн Цимисхий колебался недолго и сказал:
— Да, мой милый паракимонен, ты прав. Меня ждут неотложные дела. Приём окончен, мать-игуменья.
Мертвенная бледность залила лицо Феофано. Василий указал ей на выход. Но игуменья не двинулась.
— По повелению василевса Романии, — бесстрастным голосом прочитал пергамент паракимонен, — игуменья Феофано отправляется в дальний монастырь, в тот монастырь, отдалённый от столицы, в котором никто не мешает общению с богом и который избрал для неё сам божественный василевс на благо ей самой и государству ромеев.
Цимисхий глядел на неё уже безразличным холодным взглядом и ждал, когда она удалится. И она угадала, что участь её решена.
Василевс ждал и, наконец, тоже указал ей на дверь. Он теперь совсем освободился от наплыва нежных чувств, и непреклонность его решения была очевидна. И она демонстративно присела на стул, чего никак нельзя было делать в присутствии василевса.