— Даже большая собака бывает великодушна к малой собаке, — сказала она. — А ты и к этому оказался неспособным. Одно только вероломство… Господи, ты сам видишь: друг, достигший власти, стал потерянным другом… Вражда между близкими особенно непримирима, так изведала я на опыта, Иоанн! Где твоё благородство, твоя справедливость, твоя благодарность? Тебе ничем не искупить и доли моей преданности… моей жертвы для тебя.
Из глаз её капали слезы…
— Ах, Феофано, — сказал Цимисхий. — Женские слезы для меня непереносимы… Я люблю тебя по-прежнему. Но я принадлежу не себе… Только по глупости своей люди думают, что царь всесилен. И я не знаю, паракимонен… как мне тут поступить…
— Я знаю, владыка. Монахиня Феофано стыдит нас вероломством и несправедливостью. Сейчас мы вернём ей этот самый упрёк… Я щадил её, владыка, а также оберегал твой покой!.. Но сейчас я должен проявить меру суровости… чтобы истина восторжествовала.
Он захлопал в ладоши, и вошёл человек в одежде монаха со свитком пергамента в руке. Он склонился перед василевсом.
— Ты узнаешь его? — спросил Василий.
Феофано отвернулась и гордо произнесла:
— Нет.
— А ты узнаешь её? — спросил Василий монашка.
— Узнаю. Она отсылала со мной письмо Калокиру. Вот оно.
— Читай…
Монашек прочитал, письмо Калокиру, в котором Феофано назначала свидание с ним и обещала «всё рассказать».
— Что значит «всё рассказать?» — спросил Цимисхий. — Что хотела ты рассказать Калокиру? Моему врагу! Это — неслыханная низость — общаться с моим врагом, врагом державы, и приходить в Священные палаты с маской друга… Обманщица, изменница… Враг империи и василевса… Ты отняла у меня всякую веру в твои слова и действия…
— Василевс, — сказала она, задыхаясь от гнева, — ты отнял у меня мужа Никифора, который меня любил. Ты обесчестил меня, детей, которые при тебе играют роль шутов или кукол. Ты лишил меня любви и, как мелкий лавочник, обманул меня, воспользовавшись страстью женщины, которая любила тебя больше всего на свете и принесла в жертву этой любви все: трон, женскую честь, материнское достоинство, благо двора… И ты пренебрёг всем этим, как мелкий обманщик, которого я могу глубоко презирать. Тебе нужна была только власть, которая есть ничто иное, как непотребная девка, перебегающая от одного к другому и которую выше женской любви могут считать только люди, выросшие в привычках раболепия и нужды. Я ненавижу тебя ото всей души, ромейский василевс, и буду считать тот день, когда отдалась тебе — самой большой ошибкой в моей жизни.
— Это — преступные речи, игуменья, — сказал строго паракимонен. — Дерзкие оскорбления царского достоинства.