А потом в дверь аудитории постучали. Маша вздрогнула от необъяснимого предчувствия и села, напряженная как струна: она уже знала, кто стоит на пороге. Олег вошел. Среди игрушек и детских стульчиков, расставленных вдоль стен, он выглядел в военной форме и огромных армейских ботинках устрашающе и нелепо. Он поздоровался, извинился за опоздание и сел на свое обычное место рядом с женой. Но даже не взглянул на нее.
– Все уже прочли свои письма, – преподаватель с любопытством смотрела на опоздавшего.
– Я пока не готов.
Маша удивилась тому, каким чужим был его голос и как трудно давались ему слова. Она в упор смотрела на мужа, как будто хотела загипнотизировать, отвести беду – боялась, что сейчас он выскажет все, что давно накипело внутри. Скажет, что никогда и никого не собирался усыновлять, что вся эта затея с чужими детьми разрушила его семью.
Олег молчал. Он долго мял большими пальцами исписанные убористым почерком листы. И преподаватели, и ученики терпеливо ждали. Маша не могла унять дрожь: она переживала за мужа так же, как пятнадцать лет назад – словно он все еще был на войне.
Наконец, Олег, ни на кого не глядя, начал читать. Голос его дрожал и ломался.
«Здравствуй, сынок! Долго собирался написать тебе, но все дела… Ты пока еще не знаешь, как это бывает – одно, другое, третье, и закрутилось-понеслось. И вот ты уже размениваешься на тысячи мелочей, а то, что действительно является важным и нужным, необходимым, критичным, требующим твоего вмешательства, – оно проходит мимо. И тебе кажется, что ты в гуще событий, что ты принимаешь судьбоносные решения, что жизнь наполнена смыслом, что никто кроме тебя и даже что ты лучший. Проходит время и приходит осознание – все это было не главным, возможно и не второстепенным, но не главным.
Вот так и сейчас. С одной стороны – работа, которая суровая и мужская, но уже не приносящая удовлетворения; отношения с родственниками, в которых я запутался еще лет пятнадцать назад; здоровье, которое начинает меня подводить; да всякие мировые финансовые кризисы, глобальные потепления, происки наймитов империализма и доморощенные либералы… А с другой стороны – ТЫ.
Подспудно я всегда знал, что ТВОЯ чаша весов – весомее (прости за тавтологию корней), но я никогда не задумывался об этом. Наверное, это оформилось с принятием мысли кого-то из великих о том, что ни одна проблема мира не стоит слезы одного ребенка. Я даже в уме, не то что вслух, не оспаривал этого высказывания и сразу принял его как аксиому, но этот ребенок никогда не был конкретным, его образ был собирательным, размытым. И эта эфемерность не позволяла подпустить к себе чье-то конкретное горе, служила своеобразным защитным барьером, позволяла абстрагироваться от маленьких проблем маленького человека.