Малкольм забросил ноги на стол. Нужно сосредоточиться. Она предназначена ему в жены самой судьбой. И останется его женой, даже когда страсть неминуемо утихнет и на смену ей придет долг.
И пусть даже просить о любви слишком опрометчиво, но неплохо было бы ощутить счастье в день своей свадьбы. Глубокая, всепоглощающая любовь, о которой писали поэты, — этого он не мог ей дать. Ему нужно было спасать свои земли и помнить, что в его жизни самое главное.
Он поморщился, глядя на меч на стене. Он предпочел бы честный поединок на поле боя. Решающий бой, способный положить конец долгой войне, был бы куда проще борьбы с теми силами, которые сейчас меняли его страну. Эта теневая война, которую разыгрывали в парламенте на бумагах, займет всю его жизнь — и он не мог позволить себе отвлекаться от этого.
Но при этом он не мог жить как монах. Время от времени он будет отвлекаться, и Эмили была именно той женщиной, которую он хотел видеть в своей постели. И доказать ей, что она тоже его хочет. Ей нужны были смех и приключения, а не серые, скучные дни старой девы.
Лунный свет и запланированное воровство, которое он чуть раньше обговорил с Фергюсоном, наверняка пощекочет ее желания, которые Эмили так пыталась взять под контроль. Сегодня он покажет ей все, что может ей дать.
И если она это примет, он убедится, что свадьба с ней окажется той битвой, в которой он может победить.
* * *
Уоткинс была в комнате Эмили, вязала, как обычно, ожидая ее возвращения. Но постель была не расстелена, а у ночного столика висело темно-синее платье для верховой езды.
— Будете кататься с его светлостью? — спросила Уоткинс, вскакивая, чтобы принять у Эмили шаль.
— Я не знаю, что собираюсь делать. Он сказал, что знаешь ты, что он обсудил это с тобой перед ужином.
— Да, миледи, — раскраснелась Уоткинс. — Надеюсь, вам не будет слишком жарко в бархате, он попросил самое темное из ваших платьев.
Что было совершенно непристойно. Эмили потеребила камею на шее.
— Нет, Уоткинс. Мне стоит отказаться.
Горничная поджала губы, она никогда не была настолько открыта со своей госпожой, как привыкли с Малкольмом шотландские слуги. Эмили никогда не приходило в голову спросить мнение Уоткинс о чем бы то ни было, помимо прически или ридикюля, но замок, вино после ужина и граф, ожидающий ее благосклонности, придали Эмили безрассудства.
— Уоткинс, а как думаешь ты сама?
Уоткинс уронила сапожок для верховой езды, который собиралась убрать.
— Простите, миледи?
— Как мне поступить?
Уоткинс помолчала, подбирая слова.
— Я думаю, что это романтично, миледи. Его светлость кажется хорошим человеком, намного лучше всех других, и вы с ним обручены. Разве не мило сбежать вместе с ним покататься?